— В таком случае я желаю вам доброго пути. — И уже у двери, обернувшись, переспросил: — Вы действительно едете в Россию?
Финляндия.
Погода в Або не хуже, чем в Петербурге. Снять дачу в предместье все равно, что на Каменном острове. Арсений Андреевич уверял себя в преимуществах тихой жизни. Он привез в Финляндию дочь, которая была слишком мала, чтобы понимать, каково сейчас отцу. Девочка легко привыкла жить без матери, потому что ветреная супруга генерала редко уделяла ребенку внимание. Ее исчезновение потрясло кого угодно, только не Лидочку.
Сам Арсений носил в сердце занозу. Один раз судьба одарила его по-летнему щедро. Почему он не скончался вскоре после свадьбы? В пылу взаимных упреков генерал бросил Аграфене:
— Незачем было выходить замуж!
— Когда вы звали меня под венец, то собирались оставить вдовой, — отрезала она.
— Прости, что не умер.
Действительно, его жизнь тянулась, не нужная теперь никому. И особенно тяжко было сознавать, что тянулась благодаря Груше. Она возила его на воды. Нашла лучших врачей. Не позволяла переутомляться за бумагами. Им было хорошо вместе. Проклятая семеновская история!
Вечером в субботу генерал Закревский возвращался из города на дачу и велел кучеру ехать нешибко, наблюдая, как солнце садится в туман над заливным лугом. Вдруг из-за поворота показалась дорожная карета, которую влекла четверка сильных немецких лошадей. Она двигалась в том же направлении, но с большей скоростью. Расстояние сокращалось. Разъехаться на узком проселке было невозможно. Уступать генерал-губернатор не собирался. Раздраженный жизненными неудачами, он стал спесив.
— Ваше высокопревосходительство, сшибут нас! — обернулся к нему кучер.
— Я им покажу, сшибут. Тоже моду взяли…
В этот момент карета, по приказу седока, затормозила. С запяток спрыгнул лакей, не по-здешнему загорелый, и поспешил к коляске.
— Ваша милость, — обратился он к Закревскому, низко кланяясь. — Не прогневайтесь. Путешествующая знатная дама просит вас подойти.
Арсений крякнул. На черта ему дама? Но все же тряхнул воспитанием и отправился за слугой. Парень растворил перед генерал-губернатором дверцу. В полутемной глубине кто-то зашуршал атласом, и знакомый голос произнес:
— Не могу ли я попросить ночлега на той ферме, которая виднеется за лугом?
Глава 6
Бес Арапский
Одесса.
Весть о приезде графини застала Михаила Семеновича врасплох. Около восьми часов утра он диктовал секретарю запрос в Министерство финансов о торговом обороте Одесского порта за год. По подсчетам, проведенным его служащими на месте, таковой составлял девять миллионов рублей. Наместнику было любопытно, какую сумму подали наверх. Зная ее, вчерне можно было судить о размере хищений.
Разбор дел на время усыплял самолюбие Воронцова. Но стоило какой-нибудь бумажке благополучно перекочевать с его стола на секретарский, как граф снова вспоминал свое положение. Недовольство государя ни для кого не секрет. Карьера буксует, как тележное колесо в грязи. Полными генералами стали списочные сопляки, герои вахтпарадов! А его опять отхлестали по щекам!
— На чем встали?
Канцелярист хотел прочесть последнюю фразу, но в этот момент дверь кабинета приоткрылась и в щели мелькнуло удивленное лицо Казначеева.
— Ваше высокопревосходительство, из дома сообщили. Госпожа графиня приехала вместе с дочерью. Ждут вас.
Михаил подскочил как ужаленный. Когда? Почему без предупреждения? Что-то случилось? Ни на один вопрос Саша не знал ответа. Он смотрел на начальника и глупо улыбался, полагая, что весть радостная. Сам Воронцов похолодел. Хорошо, если Лиза в порядке. Но что заставило ее пуститься в путь? В теперешнем состоянии? Граф вообразил худшее. Они опять потеряли ребенка. И жена не смогла остаться в Белой Церкви, где все напоминает о горе.
Канцелярия генерал-губернатора располагалась в доме Потоцкого, нанятом для казенных нужд. До собственного особняка — двухэтажного каменного здания во дворе строящегося дворца — было два шага пешком. Но наместники по улицам не бродят. Едва сдерживая нетерпение, Михаил доехал в коляске. Путь же по двору проделал галопом. Мимо изумленных слуг, разгружаемых тюков, сундуков и корзинок, которые вереницей носили на второй этаж. Двери зала были распахнуты. Еще утром пустой, он заполнялся вещами, так что ногу негде было втиснуть.
— Лиза!
Графиня с Александриной на руках стояла посреди этого царства неразберихи и отдавала распоряжения. На голос мужа она обернулась и просияла. Ее большой, выпирающий живот не могло скрыть даже свободное платье. У Михаила отлегло от сердца.
— Ты очень рисковала, — выдохнул он наконец, продравшись к ней через брустверы коробов и свертков.
— Я соскучилась.
Воронцов притянул жену к себе.
— У меня тут… Полный беспорядок… Ничего не готово…. И еще всякие обстоятельства…
Лиза коснулась губами его щеки.
— Мне кажется, тебе будет полезно на время забыть об обстоятельствах и поволноваться за меня.
Петербург.
К Талону не принято было ездить гурьбой. Всякий приходил сам себе господин и, лишь вступив под благословенную сень ресторации, соединялся с товарищами. Арзамасцы любили это местечко, впрочем, как и кавалергарды, а вот гусаров и улан принимали заведения на другой стороне Невского. Часов около шести, в пятницу, здесь сошелся за портером, лимбургским сыром и страсбургским пирогом «опекунский совет» бессарабского изгнанника. Ибо всякому ясно, что сами о себе поэты не заботятся. Не ведают, что творят.
— Говорили ли вы перед отъездом графу Воронцову о Пушкине? — спросил, протирая очки, князь Вяземский. — Я сам, ей-богу, не осмелился. Вы знаете его короче.
— Конечно, говорил. Я не отличаюсь вашей застенчивостью. — Александр Тургенев, брат Николая, придвинул к себе тарелку с трюфелями. Он мало походил на брата-ипохондрика. Полноватый, кудрявый, с добродушным лицом и толстыми губами эпикурейца. Друзья в ужасе воззрились на сотрапезника. Изысканные блюда французской кухни заставляли его желудок исполнять трели эоловой арфы.
— Вот как дело было. Я спросил Нессельроде, у кого Пушкин теперь должен служить, у Воронцова или у Инзова? Нессельроде утвердил графа и сам сказал ему об этом. А потом уж и я истолковал Воронцову положение вещей. Каков Пушкин и что нужно для его спасения. Наместник обещал употребить Сверчка для какого-нибудь дела и дать его таланту досуг. Все пойдет на лад. Меценат, море, исторические воспоминания. За дарованием дело не станет. Лишь бы не захлебнулся.
Вяземский удовлетворенно кивнул.
— Давно пора кому-нибудь из сильных мира сего взять беса арапского под крыло. Сверчок писал мне, что хочет остепениться. Ему скучно в Кишиневе. А досада — плохой советчик. Того и гляди, настрочит что-нибудь язвительное. Беда!
