Щеки княжны Волконской порозовели.
— Здесь какой-то подвох, — протянула она. — Почему вы так хлопочете за него?
Воронцов решил говорить прямо.
— У вас твердый характер, Варвара Дмитриевна. А Саша такой человек, что его надо держать в руках. К несчастью, пока он служил не у меня, в нем появилась пагубная страсть…
Княжна остановила собеседника жестом.
— Я понимаю.
Граф с облегчением вздохнул.
— Так вот, Александру Ивановичу нужна такая жена, которую бы он почитал и боялся.
— На ваш взгляд, я подхожу? — рассмеялась девушка.
— Надеюсь, — без тени улыбки отозвался Воронцов.
Волконская несколько минут стояла в задумчивости, потом кивнула.
— Я должна решиться. Ничего не обещаю, ваше сиятельство.
— Решайтесь, — ободрил граф. — И когда Саша сделает вам предложение, скажите: «да».
Глава 11
Белая голова
Санкт-Петербург.
Вяземский был исключительно доволен эффектом, который произвело его предисловие к «Бахчисарайскому фонтану». Разорвавшаяся бомба. Ей-богу! Сам Пушкин такого не ожидал. В одночасье из знаменитого он стал коммерческим автором. И сделал это не кто-нибудь, а князь Петр Андреевич. Чем страшно гордился.
Кто бы мог подумать, что шалопай-мальчишка так распишется! Поначалу ныл из Кишинева, ныл и из Крыма. Ни друзей, ни забав. Потом пообвыкся, стал со скуки марать бумагу. Пока в столицу шла мелочь, ею тешились барышни и молодые офицеры. Денег на безделках не заработать. Но когда появились «Братья разбойники», «Кавказский пленник» и «Бахчисарайский фонтан», этим уже можно было торговать.
Пушкин в ссылке был похож на капитал, положенный под проценты. Чем больше он оставался вдали от столиц, тем солиднее становились дивиденты. «Фонтан» превзошел все ожидания. Вяземский взялся пристраивать его в печать. Он заворожил издателей горькой участью поэта — ничто так не возбуждает интерес публики, как гонения правительства. Договорился о невиданном тираже — 1200 экземпляров, — который книготорговцы с колес взяли «в деньги», то есть раскупили подчистую, выложив три тысячи рублей. По пятьдесят целковых за строчку! Каково? Особенно если вспомнить, что «Руслан и Людмила» принесли автору всего пятьсот рублей.
Блестящая сделка! Вяземский немедленно отправил в Одессу гонорар. Но такие операции не осуществляются без интереса. Сама по себе талантливая рукопись не гарантирует продаж. Коммерческий успех складывается из усилий многих: издателей, офень и даже хорошеньких сплетниц, разъезжающих из дома в дом со скандальными новостями об авторе. Будет только справедливо, если человек, который все это предусмотрел, получит процент. О, не с гонорара поэта — боже упаси грабить нищего — а с распространения.
Уже в марте стало ясно, что риск оправдался. «Фонтан» окатил публику с головы до ног. Прибыль позволила Вяземскому погасить кое-какие долги. Несколько лет карьерных неудач подорвали его кредит, родовое имение Спасское под Тверью пришлось продать. Но князя занимали сейчас другие вещи. Вместо предисловия к «Фонтану» он написал статью о романтизме. Досталось всем любителям классического старья.
Приход Александра Тургенева с новостями о Сверчке насторожил молодого критика.
— Государь читал «Кавказского пленника» и сказал, что надо бы помириться с Пушкиным.
— То есть его вот-вот вернут?
— До этого еще далеко. — Тургенев вздохнул. — Но лед взломан. Царь отлично чувствует настроения публики.
— Не кажется ли тебе, Александр Иванович, — осторожно начал Вяземский, протирая круглые очки, — что нашему бесу арапскому лучше пока поостеречься от столичной жизни? Опять пойдут кутежи, попойки, волокитство…
— Ты думаешь, они прекращались в ссылке? — рассмеялся гость.
— Так-то оно так, — протянул князь. — Да только пока он шлет поэму за поэмой, одна лучше другой. Вернется, все забросит!
Тургенев призадумался.
— Только сегодня отправил ему три тысячи рублей с верным человеком, — сообщил Вяземский. — А как возьмется за дело сам, то по африканской горячности поругается с цензорами, передушит издателей, но больше пяти рублей за строку не получит. Помяни мое слово!
Одесса.
— С вами, греками, не садись! — обиженно выдохнул Морали. — Живо без фески оставите.
Сегодня славному корсару не везло. Он поставил и продул уже около пяти сотен. А сгрудившиеся вокруг стола сыны свободной Эллады все не отпускали его. Хотя, Аллах свидетель, мавр с удовольствием бы ушел! Шайтан занес его к Папе-Косте в подвал, где, по слухам, шла самая азартная и самая нечистая игра в городе.
— В Тунисе за шулерство рубят пальцы, — пыхтел он. — Я чую, что вы меня надуваете!
— Здесь не Тунис, — ухмылялся кривой Ставраки. — Отыгрывайся или плати.
Карты ложились на стол с характерным хрустом. Играть старыми пачками в Одессе было не принято. Не столько по брезгливости, сколько из опасения. Крапленые карты — подрезанные и с неприметной зернью тайных знаков — конечно, водились. Мастера умели аккуратно запечатать их в новенькие бумажки и так ловко подклеить краешек облатки, что и опытный глаз не сразу отличал шулерскую проделку.
Морали никак не мог подловить своих удачливых партнеров. В трактире у Папы-Косты всегда играли на интерес. Пока в верхнем зале обедали, пили кофе и курили кальяны, внизу, под досками пола, шли грязные поединки, где никто не мог бы поручиться, что, войдя свободным человеком, не выйдет вечным должником профессионального мастера выворачивать карманы.
— Ставраки, лысый плут! Ты уже выманил у меня два баркаса табаку! — кипятился добродушный Морали. — А теперь тебе подавай золотой пояс.
Тунисец промышлял в Одессе тем же, что и все — контрабандой. Есть два берега и море. Как, имея барку, не возить по волнам все, что душе угодно? Как не доставлять глупым гяурам гашиш, спрятанный в тюках с табаком? Пахучая травка нравилась русским офицерам не меньше, чем турецким пашам или греческим разбойникам. Лорд Байрон ценил ее. Бессмертные Саади и Гафиз не написали бы ни строчки без волшебного дыма. Раз-другой, сидя на коленях у Морали, попробовал кальян и Пушкин.
Он, что ни день, смурной. Ходит, мается. А привезет мавр подарок, раскурит трубку, и тоски как не бывало. Весел, смеется, лопочет по-французски — сущая обезьянка. Вот бы его в серебряный ошейник с бубенчиками и в гарем Синопского паши — наложницам на забаву. Видали, пери, такого зверька?
— Ты потому не хочешь отдавать баркасы, что у тебя в табачке кое-что зарыто! — с кривой ухмылкой отвечал Ставраки. — Каков товар, таков и торг. Не нам, беднякам, с тобой тягаться. Мы возим мелочь из Кандии. На дырявых лодках. А ты — под тугими парусами от самого Египта.
Морали нравилось, когда им восхищаются. Потому и сумел Ставраки приволочь его в притон. Потому и обставил в вист. Не выпустил из-за стола, пока оба баркаса, золотой пояс, все перстни и даже кинжал с сурой не были проиграны подчистую.
