Графиня узнала о случившемся от Раевского. Пили чай. На столе стоял белый сервиз с розовыми лепестками по ободку каждого блюдца. Такой тонкий, что фарфоровые стенки просвечивали насквозь. Это был подарок Михаила теще, но теперь об этом старались не вспоминать.
— Из Москвы пишут, — сказал Александр и многозначительно уставился на Лизу, держа паузу.
Графиня без интереса подняла на него глаза. Она была все еще слаба после болезни.
— В свете винят графа за новую ссылку Пушкина.
— Каким образом? — Ее губы дрогнули. — При чем здесь он?
— Говорят, что его сиятельство написал на поднадзорного донос…
— Ложь! — Лиза сказала это так резко, что все, сидевшие за столом, обернулись к ней. — Во-первых, вы, Александр, все видели своими глазами и знаете, что Пушкин виноват. А во-вторых, — она запнулась, — Михаил не способен…
— Очень даже способен! — Теперь резко говорил Раевский. — Просто вы, сударыня, не хотите видеть все в истинном свете, даже после того, как он с вами поступил.
Казалось, графине вот-вот сделается дурно. Но она встала.
— Он никак со мной не поступил. И это самое обидное. Но доносить, прошу покорно…
Лиза вышла из-за стола и, проигнорировав попытки Александра объясниться, направилась к себе.
Одесса.
— Теперь тебе остается только ждать, — сказала Каролина Собаньская генералу де Витту, провожая взглядом через окно карету наместника. — Он бежит.
Если бы начальник южных поселений осознавал, до какой степени любовница права, он бы уже сегодня заказал у портного новый мундир. В старом в должность вступать неприлично.
Отбытие Воронцова в Измаил послужило сигналом для его недоброжелателей. Граф дал слабину. Два удара подряд — он шатается. Было бы наивно предполагать, что слухи, приходившие из Москвы, выгодны княгине Вяземской. Та, зажмурив глаза, махала кулаками во все стороны, вымещая обиду. Но сплетни ловили сотни ушей, а заинтересованных лиц в Южной Пальмире было куда больше, чем в Северной. Языки графинь Ланжерон и Гурьевой разнесли толки по всему городу. И нужно было только караулить момент, когда из львиного логова, вместо рыка, послышится ослиное: «иа!»
Опасаясь развития сюжета по Лафонтену, Михаил Семенович бежал. Он привык быть на виду, но даже с его хладнокровием невозможно было терпеть косых, вопросительных взглядов. Граф чувствовал, что рядом брешь, пустота. Нет никого, кто поверил бы ему без оглядки.
Лизы не было с ним.
Царское Село.
— Вам обоим надлежит покинуть столицу еще до моего отъезда.
Великие князья Николай и Михаил стояли в спальне государя в Большом Царскосельском дворце и с недоумением взирали на брата. До сей секунды им никто не говорил, что намечается отлучка.
— Вы, — Александр кивнул старшему из царевичей, — отправитесь в Бобруйск для осмотра укреплений тамошней крепости и приведения их в порядок по инженерной части.
Никс с трудом сдержал удивление.
— Вы, — взгляд голубых усталых глаз перетек на Михаила, — посетите Варшаву и останетесь с Константином, пока я не сочту нужным вас вернуть.
Великие князья переглянулись, но не осмеливались возражать. В последние дни они все меньше понимали августейшего брата. Он и раньше был для них загадкой. А распоряжения кануна отъезда могли поставить в тупик и более хитроумные головы. Даже Николай не стал спорить. Нервы императора были настолько взвинчены, что на малейшее возражение он отвечал резкой отповедью. А довести ангела до крика — не шутка.
— Может быть, он так взволнован из-за болезни Елизаветы? — осведомился Михаил, уже за дверями спальни.
— Да, и потому посылает нас за тридевять земель за молодильными яблоками? — огрызнулся Никс.
Объяснение Рыжего годилось для придворных. Но не для членов семьи. Супруги давно не жили вместе. Хотя сохраняли внешне ровные отношения. Между ними была тайна, разгадывать которую не хотелось никому. Прошлого не исправить. Два тонких, незаурядных, красивых человека так и не смогли быть счастливы. Хотя питали друг к другу самые нежные чувства. В таких случаях лучше помолчать.
С прошлой осени Елизавета Алексеевна надрывно кашляла. Так что минутами казалось, у нее останавливается сердце. Лейб-медики и приглашенные светила пришли к выводу о неправильной циркуляции крови в сосудах. Было рекомендовано лечение в Италии или на юге Франции. С обидчивой кротостью государыня заявила, что примет то место, которое укажет супруг. Матери же написала, что предпочла бы юг Германии, но коль скоро он не был предложен, то покорится любой воле, ибо не хочет высказывать свою.
И тут Александр потряс всех. Он назвал Таганрог, захолустный городишко на Азовском море, никогда не слывший курортом. Там почти никто не бывал. Найти его на карте удалось не сразу, а рассуждения о дорогах повергли вдовствующую императрицу в ужас. В кои-то веки Мария Федоровна заступилась за невестку:
— Ты хочешь погубить жену? Доктора и так сказали, что Лизхен не дожить до зимы. Скрась хотя бы ее последние дни!
— Именно это я и собираюсь сделать.
— Но там нет даже дома для вас!
— Будет.
Белая Церковь.
Известия о чуме в Измаиле достигли Белой Церкви на излете апреля. Земля цвела, и было трудно представить, что где-то за кипенью розоватого моря, простиравшегося от главного имения Александрии до горизонта, может твориться что-то дурное, страшное, смертельное.
Александра Васильевна перекрестилась на икону Казанской Божьей Матери. Слава Богу, до Киевщины зараза из Бессарабии никогда не доползала. Но все случается в первый раз. Надо молиться.
Сведения привезли мужики с ярмарки.
— Слышно, наместник там, в самом Измаиле, — говорили они. — Всем распоряжается и ходит по улицам.
Лиза ахнула.
— Твой муж не трус, — поджав губы, сказала Браницкая. — Можешь гордиться.
Она ли не гордилась? Все пять лет, прожитые вместе. Зачем же теперь упрекать?
Молодая женщина провела ладонью по щеке. Нехорошая мысль застряла в голове. «Сам ходит по улицам». Неужели нет никого другого? Лизе стало страшно от догадки.
— Мама, вы не можете не понимать, чего он там ищет.
Александра Васильевна протянула руку и сжала ладонь дочери.
— Не дури. Князь, — она кивнула на портрет Потемкина, — делал то же самое. На юге чума не переводится.
Что ей было до светлейшего князя, когда сейчас среди защитных костров и смрада сжигаемых трупов разгуливал ее муж, потерявший всякий вкус к жизни? Лиза встала, подняла годовалого Сеню на руки и отправилась к себе. Если бы она могла поехать туда! Если бы он не прогнал ее! Если бы можно было сказать… Но ее не пропустят через карантины. И с письмами какие-то нелады.
