Спустя некоторое время — никто не мог сказать, сколько же дней прошло, никто не был способен с точностью отслеживать, сколько же раз солнце вставало и садилось, — так или иначе, но спустя некоторое время достигли они песчаных дюн, которые, как им стало известно значительно позже, окружали со всех сторон городские стены Могадора.
Прежде чем узнать все это, обнаружили они вдали ясное, отчетливое голубоватое свечение, блеск. Тут же осенила их догадка, что им открылась подлинная легенда. (Легенда подробно задокументирована Альберто Мангелем и Джанни Гвадалупи в их «Кратком путеводителе по воображаемым местам».) Удивительная история о городе Абатоне и его Голубом дворце, не имеющих постоянного местонахождения. Город и дворец являются из небытия по зову страстного желания и живут лишь для того, чтобы оставаться вожделенными. Те, кто ищет их грубо и резко, не находят их никогда. Но сыщется немало путешественников, коим на горизонте являлся и город, и дворец, притом что они вовсе к ним не взывали. Подразумевается, что те были необходимы путникам. А потом они исчезают, растворяются, ибо не могут существовать без путешественников и их горячих призывов.
Поскольку все, окружающее Могадор, то есть дворец вожделения, будет описано значительно позже эпохи Паэса, поскольку полные неожиданностей законы управляются вожделенным, нас очаровывает то, чего мы так страстно, но грубо и неуклюже добиваемся, то, что нас повергает в изумление, ибо не ведаем, что нам было необходимо и что непременно пошло бы на пользу нашим телам.
Еще один дворец открывается лишь издалека и взорам только истинно влюбленных, будто предостерегающий сигнал. Так мне рассказывала о воротах Могадора Клер, супруга поэта Джемаля Эддина Беншейха, соавтора перевода и соиздателя вместе с Андре Микелем лучшей версии «Тысячи и одной ночи».
По словам сэра Томаса Балфинча, который спустя три столетия станет величайшим западным летописцем Абатона, кроме далекого голубого свечения дворца, на путника накатывает волна чудесной и впредь незабываемой музыки тамбуринов и струнных. Долетает дуновение маслянистого аромата, удивительной смеси сладковатого дыма и запаха неизвестных цветов, — аромата, что одновременно бросает вызов и всецело завладевает тобой.
Паэс детально, хотя немного торопливо, описывает воспоминания о посещении дворца. Но заслуживают доверия лишь слова о садах. Воспоминания дополнены весьма подробными и вдохновенными заметками Леона Р. Захара. Он, напротив, почти не останавливается на описании садов, зато подробно рассказывает о дворце. Оба затрагивают самую суть этого места, эссенцию, пленяющую воображение. Однако некоторые с упорством, достойным лучшего применения, настаивают, что всего этого нет и в помине, просто не существует.
«Несколько дней по-прежнему пребывали в полном неведении, живы мы или уже оказались в раю. Ибо, единожды войдя в сады Голубого дворца, ничто не смогло бы нас убедить покинуть их. Словно проникли мы во внутренние покои, во внутренний двор, окруженный со всех четырех сторон стенами дворца — Рьяда, как нам говорили. Однако речь шла лишь об иллюзии, поскольку ни с одной стороны, ни с одного ракурса не открывалась полная перспектива этого якобы замкнутого пространства. Спустившись по террасам к одному из возможных центров голубого сада, обнаружили выкопанный в земле источник. Из него струились, убегая, четыре потока, четыре ручейка. Они напомнили нам четыре легендарных реки в Эдемском саду. Некоторые деревья были посажены ниже уровня террас, рощами, в очертаниях которых едва угадывались геометрические пропорции. Мы прошли многочисленными террасами, прежде чем одного из нас не осенило, что мы обследуем обширные просторы, главным образом, дворца и что сад не содержит внутри себя дворец, а сам заключен в четырех дворцовых стенах.
Восхитительная архитектура и орнаменты изразцовой плитки были, несомненно, райскими цветами. Днем властвовали синие и голубые цветы. Казалось, будто само море плывет среди деревьев и их крон в окружении пчел. По ночам эти цветы, зеркальное отражение голубых изразцов, закрывались, на смену им под лунными лучами распускалось безбрежное море цветов белоснежных, словно морская пена.
Мелодично журчали родники и фонтаны. Во всех арабских садах, что довелось нам посетить, слышали мы подобную музыку, но здесь нам казалось, будто вода напевает имена влюбленных, многократно на разные лады повторяет имена тех, кто, согласно традиции, о которой мне рассказывали, никогда не покинет пределов сада и его тропинок. И если имя мое, Алонсо Паэс, не было запечатлено навечно голосами воды в садах Голубого дворца, это означает, что я с превеликим удовольствием вернусь к тебе».
Хочу заблудиться, затеряться в твоей жажде и лихорадке, видеть, как ты восстаешь на горизонте и навсегда превращаешься в самое необходимое. Войти в него, сокрытое внутри тебя, в то, что другим не под силу оплодотворить бытием, ибо неведома им глубина и могущество твоих внутренних садов. Садов, что в одно мгновение укрывают меня и обнимают меня, когда мне кажется, будто я пожираю их, самых крохотных. Желаю всем сердцем, чтобы имя мое на вечные времена было запечатлено твоими фонтанами. И чтобы никогда я не смог покинуть твоих владений.
5. Сад Голосов
Есть в Могадоре, городе бесчисленных иммигрантов, где кровь, языки и сновидения сплетаются в бесконечную арабеску, старинный квартал. До недавнего времени еще не столь многочисленный, но боевой и активный — китайский квартал. Там во дворах устроены сады, но вместо деревьев и кустов одни лишь камни.
Странные, необычные глыбы, по рассказам, их привезли из дальних стран, где торгуют шелками. А еще глыбы, и сами по себе изысканно красивые, покрыты пористым, ноздреватым, красноватого оттенка мхом, и мох этот стремительно разрастается. Оттого в городе поговаривают, что в тех садах камни растут от сырости и влаги, дотягиваясь до самых небес, и только облакам под силу усмирить буйство камней.
Там, в старинном квартале Могадора, почти у городских стен, втиснулся между Восточными воротами и морем один удивительный сад, населенный сверчками. Слепой садовник заставляет их стрекотать целыми днями.
Если вдруг окажетесь здесь утром, увидите, как садовник выпалывает все растения, какие только повстречаются ему на пути, даже самые необычные и восхитительные. Те, кому впервые случалось видеть это, приходили в полное замешательство. В саду нет ни единого листочка или цветка, разве что выполотые человеком. Их садовник собирает на еду и раскладывает по клеткам своим многочисленным сверчкам.
Он знает, какое растение подходит, какое нравится каждому крохотному насекомому, а какое может ему навредить своей грубостью или остротой. Оценивает и дает имена цветам согласно их пищеварительным качествам, то есть согласно гаммам звуков, которые будут изданы после еды. Будто единственным или наилучшим свойством каждого цветка является способность в большей или меньшей степени превращаться в чарующий стрекот сверчков. «Цветок всего лишь сцена, второстепенный элемент для гусеницы, которая стремится стать бабочкой. Удивительное превращение», — частенько говаривал посетителям слепой садовник.
