А нас тем более восхищали и удивляли деревянные, костяные, слоновой кости шкатулки, в которых он хранил своих сверчков. Некоторые были по виду простыми, но оттого не менее прекрасными, с соломенными крышками и распорками, решеточками, с дверками, запирающимися на малюсенькие деревянные задвижки. Одни клетки были развешены на деревьях, словно чудесные плоды, их обитатели принимались петь, едва кто-нибудь к ним приближался. Другие казались миниатюрными скульптурами. Садовник собственноручно вырезал их из ценных пород деревьев, покрывал замысловатыми узорами, а сверху рельефно, каллиграфическим почерком выписывал имя каждого питомца. Имена образовывал от ноты, какой соответствовал стрекот. А еще высекал в камне символ, который предписывал определенное место тому или иному сверчку в этом саду голосов.
Тем же самым занимались и отец садовника, и его дед, и отец его деда. Сто лет назад изумительный сад насчитывал двадцать клеток, искусно вырезанных прадедом. Его сын увеличил их количество впятеро, а внук — еще в десять раз. Слепой садовник унаследовал тысячу клеток и одну маленькую судьбу — поддерживать в порядке наследие. То было не просто утонченное занятие трех поколений предшественников. Потерян счет векам, когда это искусство появилось и оформилось в Китае. В двадцать пять лет слепой садовник создал свой собственный сад, в нем насчитывалось уже почти три тысячи клеток. Они образовывали лабиринт дорожек, сеть, напоминающую переплетение городских улочек. Тот, кто не владеет искусством ориентироваться по звуку, рискует потеряться, заблудиться навсегда в этом саду. Бесполезно кричать и звать на помощь. Еще один в немолчном хоре.
На свете найдется немало вещей, кроме пищи, которые способны влиять на стрекот сверчков. Одна из них, самая неосязаемая и могущественная, — вожделение. Садовнику ведомо, что некоторые клетки, расположенные поодаль от прочих, заставляют вслушиваться в оживленный стрекот ухаживаний всю ночь напролет. Ведомо, что, если мало-помалу отдалять клетки друг от друга, в стрекоте начнет проявляться глубокий тон, полный тоски и боли. Расстояние подобно воображаемой нити вожделения, которое садовник усмиряет.
Любовная песня крохотных существ столь волнующа и решительна, что с давних пор поэты Могадора и его окрестностей считают ее страстью, навеянной интуитивным поиском одной плоти другой. Ибн Хазм утверждает: когда влюбленные всматриваются друг в друга издалека, «все сверчки их плоти беспокойно и жадно приходят в волнение».
Азиз аль-Газали рассказывает, что сверчки в Могадоре тянутся к огню и поэтому в домах строят свои гнезда на кухнях, в общественных пекарнях — поближе к очагу, а в общественных банях — у паровых котлов. Оттого многие хаммамы своей эмблемой выбирают именно сверчка и помещают ее над входом. Рассказывает также, что в доме женщины по имени Фатьма, которая «заметила, как расцветают молниеподобно ее чувства в чарующих лучах вожделения, сверчки устроили гнездо под ее кроватью и стрекотали всю весну и лето напролет, пока не пришла суровая зима».
Все жители Могадора, кажется, абсолютно уверены, что сверчки стрекочут по-разному в разное время года и могут даже предсказать приход нового сезона. Хорошо натренированные насекомые даже способны с величайшей точностью определять температуру воздуха. Слепой садовник скрылся в глубине сада, а затем появился, неся сверчка, который наловчился измерять температуру тела у человека. Сам он очень маленький, стрекот его нежный и низкий, но вибрирует с неимоверной силой. Таких созданий называют «лунная улыбка». Известно, что они принимаются стрекотать, едва лишь искра желания пробежит между двумя сердцами, особенно жаркая искра. Некоторые вообще приносят их на свидание под одеждой, ближе к телу, чтобы чувствовать вибрации крохотного существа, но не слышать взволнованного стрекота.
Оттого Ибн Хазм в книге, что считается поэтическим продолжением его манускрипта «Ожерелье голубки», посвятил целую главу описанию поисков, с величайшей осторожностью и воспаленным воображением, среди многочисленных складок одеяний возлюбленной этих сверчков. Удивительных созданий, милых доносчиков, разоблачителей тайн. А женщина в ответ советует искать не только в складках одежды, но прежде всего обследовать потаенные уголки ее обнаженного тела, скрупулезно, словно именно там могли найти убежище «лунные улыбки».
Прежде чем солнце скроется за горизонтом, когда медленно соскользнет капля воды внутрь клетки и свернется в ней тяжелым пухлым шаром, в саду Могадора можно услышать, как сверчок утоляет жажду. Стрекот его увлажняется, слышно, с каким удовольствием и даже счастьем полощет он пересохшую глотку. Если же вдруг напьется сверх меры, в его голосе, помимо воли и желания, появляется некая странная вибрация, будто сверчок дрожит от холода.
Безветренными вечерами слепой садовник отправляется на поиски мошек, которые тучами зудят на южных пляжах до заката солнца. Там человек простирает руки, отдаваясь во власть насекомым, и они впиваются в его тело. Налившись кровью, уже не могут взлететь, и тогда он без труда собирает разбухших от крови мошек, приносит в сад и вскармливает этим особенным блюдом своих сверчков. Более всего достается тучным и темным. А пока они насыщаются, весело поют низкими, словно набатные колокола, голосами.
Слепой садовник узнает каждого сверчка по его голосу и шорохам. Ему ведомо, что наука давно ушла вперед, открыв совершенные методы определения и классификации насекомых, но ему важно различать их по голосам. И проделывает он это с поразительной точностью. А приходится ему различать на слух две тысячи шестьсот тридцать три особи. В этом году он был вынужден вычеркнуть из списка четырех. Поскольку оказалось, что эти звуки производят не сверчки, а он сам: шорох его быстрых шагов, тяжелый вздох жарким днем, тихая усмешка от радости, что слышит он дивное стрекотание своих любимцев, сухой треск и шуршание, когда выпалывает цветки, которые не годятся в пищу поющим созданиям, а он, слепой садовник, не желал пестовать растения без всякой пользы.
Однажды поздним вечером появился в саду скромный нотариус. Он предлагал свои услуги слепому садовнику на случай, если тот вдруг услышит новый звук. Список постепенно рос. Каждая запись была точнейшим образом оформлена. Так, например, среди прочих встречалась следующая: «Эхо капли, упавшей в огонь: звук номер 1327 — словно капля слюны между зубами; словно едва возникающая жажда. Повторяется с интервалами, десять капель, все одинаковые».
Однако садовник был вечно недоволен этими словесными описаниями. Поэтому было создано подобие партитуры. На длинном столе садовник раскладывал речные камни различных форм и размеров. Ему ведомо, что этот каменный орнамент — для непосвященных всего лишь груда камней или каменная ловушка — был единственно возможным и точным описанием, которое он в силах воспринять. Это была осязаемая карта звуков его сада. И каждую ночь, все ночи напролет, чудесная карта пела собственным голосом. Нередко ее удивительная песня приводила в гармонию разрозненный стрекот сверчков. Гармония, сокрытая в земной сердцевине каменной карты.
Слепой садовник, сраженный мощным напором некоторых голосов собственного сада, пришедший в замешательство от поразительного тщеславия отдельных созданий, дал вновь открытым звукам — не всем, лишь единицам — имена собственные. Они тоже стали его шедеврами. А потом и те истории, которые он любил рассказывать, стоя возле клетки со сверчком, всем, кому посчастливилось оказаться в данную минуту поблизости, — истории о том, как удалось ему ловко поймать пленника или вырастить его прямо из яйца. Или занимательные истории из жизни обитателей клеток, об их привычках и вкусах. И каждый, кому посчастливилось слышать эти истории, переполнялся воодушевлением и энергией; «Кентерберийские рассказы», «Декамерон» или «Тысяча и одна ночь» были рождены именно в этом саду со сверчками.
