– Просыпается, значит, Егорка, да выпучивая на меня красные, заплывшие глаза, спрашивает: «Сколь время-то уже, Михалыч?» А я ему и говорю: «Дак без четверти одиннадцать уже». А он спохватился: «Елки-палки, я ж на завод проспал!», – да бегом обуваться начал на завод-то спешить. Так он спешил, что в штанах запутался да свалился. Я и говорю ему: «Егорка, чертов дурень, какой завод, вечер ведь сейчас, а не утро!»
Темные от копоти заводской лица мужиков весело смеялись в свои бороды. Тут Михалыч предложил нам у него в гостях беседу продолжить. Дом у него большой был, места на всех хватало. Я хоть и не любитель был посиделок пьяных, но в этот день решил предвыходной день в компании провести. Растительность – это хорошо, конечно, но с людьми-то тоже надо время иногда проводить.
Шум да веселье продолжились и за столом. Кругом мелькали стаканы с бражкой, стряпанья всяческие, да мужиков пьяные, красные лица. Я не пил, ибо не люб был мне алкоголь никогда. Тут посреди веселья гость незваный появился. Но внимания на него кроме меня да хозяина, Михалыча, не обращал никто. Позвали мы его к себе да спросили, чего хотел он.
– Мужики, тут, это, помощь нужна, – запинаясь, сказал нам товарищ незваный. – Тут соседу вашему, Митьке Иконникову, плохо стало. За живот держится да мычит. Мы говорим ему, мол, это, в больницу тебя бегом надо, так он говорит, что подохнет скорей, чем врачам покажется. В общем, это, в больницу его отвезти надо. Тайком чтоб. На лошадку его укладем да скажем, что это, к целительнице, мол, повезем. У тебя ж есть, Михалыч, лошадка…
– Чой-то ему плохо стало? – спросил Михалыч, пошатываясь немного. – Митька ж не пьет ничаво. Али грибами отравился?
– Да кто ж его знает, – бегло ответил гость. – Он бранится только на всех, да мычит. Меня ж, это, сестра его, Зинка, позвала, когда я мимо дома ихнего проходил. А я и говорю, что, мол, лошади-то нет у меня, да и была б если, я б в одиночку-то не донес его. Тут Зинка услышала веселье-то в вашем доме, да и говорит мне, мол, зайти к вам надо, помогут, наверно, мужики.
Михалыч, видимо, совсем опьянел, ибо не понял ничего, что ему гость говорит. Я посадил хозяина дома за стол обратно, да отправился вместе с гостем в дом соседский.
– Я в болезнях да лечении смыслю немножко, сообщил я мужику. – Может, и помогу чем. А на мужиков рассчитывать не стоит, ибо под хмелем все. Помощи от них все равно никакой не будет, только натворят еще чего.
Больной наш, Митька Иконников, в доме напротив находился. Жил он там с сестрой своей младшей, да с матерью. Митьке около пятидесяти лет было. Были у него рыжие кучерявые волосы, да такая ж борода. Сам он роста невысокого, но коренастым при этом был. Работал Митька пастухом у нас. Давно уж работал, с малых лет самых, как народ сказывал. Раньше он, говорят, пил жутко. Ни один день без бутылки у него не обходился. А в один день он так наклюкался, что козла за товарища своего, собутыльника, принял, да напоил его. После этого-то его выгнать с колхоза хотели, да поклялся он, что больше ни капли в рот не возьмет. Да и мать его пригрозила ему, что если под хмелем увидит еще хоть раз, то из дома выгонит. С тех пор Митька непьющим стал, да продолжал пастухом работать. Но как пить он бросил, так злющим-презлющим стал. Ярости дикой у него, хоть отбавляй, появилось. На всех кидаться начал, чуть что, окромя матери своей, которой боялся, да начальника колхозовского. Они и раньше, конечно, с сумасшедшинкой был немножко, но как пить перестал, так и вовсе свихнулся.
Зашли мы с Миколой (так того самого гостя звали) в дом. Дверь приоткрыта была немного. На веранде встретили нас две женщины крупные – одна молодая, а другая постарше была в пару раз. Молодая была крупной, сердитой бабой, с толстыми губами. Это была Зинка, сестра Митьки. Которая старше, была еще крупней, да еще сердитей. Это мамка была Митькина, Матрона. Недовольно посмотрев на нас, словно на оборванцев, Матрона громко проворчала.
– Ну, а лошадь где?! Зинка! Я ж просила тебя лошадь привести да пару мужиков крепких. А ты доходяг привела, да и без лошади еще.
– А я-то что?! – выразила недовольство свое Зинка. – Я-то Миколку этого попросила ведь мужиков прислать! Михалыча – здоровяка с лошадью, который напротив нас живет, да еще парочку в помощь ему!
– На своем горбу, что ль, сынка моего недоделанного нести собрались до больницы самой? – грозным взглядом посмотрела на нас Матрона.
Я не отвечал ничего, а лишь слушал молча. Теперь мне понятно было, откуда у Митьки сумасшедшинка-то взялась.
– Тише, хозяйка, не ругайся, – пролепетал Миколка. – Я тут тебе целителя привел, а ты ругаешься.
– Ты целитель, что ль? – недоверчиво посмотрела на меня Матрона. – Больно молод уж для целителя-то! Ну, проходи, коль пришел. Может, от тебя хоть толк будет, – проворчала она, да отправилась на улицу, видимо, коня с мужиками искать.
– Куда проходить-то? – спрашиваю я. – Где сын ваш лежит?
– Не сын это, а черт из печки! – повернулась ко мне Матрона. – Он ж поклялся, что пить не будет. Десять лет не пил, а тут раз, да нахрюкался, скотина такая! А мне тут пьяные морды в доме не нужны. Пусть в больнице его там и откачивают! Ну, как придет он в себя, я ему устрою…
– С чего вы решили-то, что напился он?
– А с чего бы он еще с животом стал мучиться, а?! Наверняка ж спиртом отравился! – уверенно заявила Матрона. – Уж точно не от стряпни! Я ведь на всех одну стряпню делаю. Он бы отравился, так и мы б с Зинкой отравились!
– Если живот болит, не значит еще, что отравился человек, – сказал я спокойно. – Так, где больной-то находится?
– В сенях он лежит, – бросила Матрона, да сгинула за дверями.
Зинка отправилась вместе с матерью, а мы с Миколкой в сени пошли. Еще до того как вошли – слышно было, как Митька охал, ахал да мычал. Войдя в сени, мы увидели, как он корчится на кровати. Как увидел нас Митька, так кричать сразу начал. Подумал, видимо, что из больницы мы, забирать его пришли.
– Пошли вон, нелюди! Знаю я вас, вам бы лишь запихнуть человека в лазарет свой проклятый, да угробить там пилюлями своими! К черту!
– Успокойся ты, Митька, – тихо сказал мой товарищ. – Не узнал меня, что ли? Это ж я, Миколка!
– Эххе-хе-хе, – прокашлялся пастух. – Ну, узнал, и что? Чего пришел-то?! Посмотреть на больного потешно, что ли?! А ну-ка, проваливайте к чертям отсюдова! – махнул он на нас скрюченной рукой.
– Помочь мы тебе пришли, – постарался успокоить я пастуха. – Я лечением занимаюсь, но не врач при этом. Природными лекарствами исцеляю.
Видимо, это успокоило немного Митьку. Во всяком случае, смотреть он на нас начал не так сердито.
– Ну, и чего можешь ты, целитель? – спросил он.
Я прекрасно чувствовал истоки приступа его болезненного. Там, где находился энергетический центр воли, у пастуха был темный да мерзкий сгусток. Центр этот отвечал не только за волю, мужественность, храбрость да благородство, но еще и за количество ярости да злобы в человеке. Тот темный сгусток, что был у Митьки, черной злобой и был. Ее было настолько много, что она желудок его прожигать начала. И началось это еще давным-давно. Потихоньку, помаленьку, злоба черная копилась, копилась, а теперь ее стало настолько много, что приступ пастуха и хватил. Может быть, и не так все плохо было, если б не мать его. Злобы у нее не меньше, чем у Митьки было, только ее-то в себе она не копила, а на сына своего сливала. А он-то боялся ее, поэтому и не отвечал ей злобой на злобу. И в итоге-то Митька болезнь получил, а мать здоровой осталась.
