Второй раз ему никуда ходить не пришлось, часа в три дня мы издалека заметили свежевырытые траншеи, где располагалось, на глаз, не менее батальона, наши. Две сорокапятки, станковые пулеметы, легкий танк — сразу видно, тут всерьез крепили оборону.
Подошли мы осторожно, держа руки и винтовки над головой, чтобы сгоряча по нам не врезали из того же «Максима». Встретили нас без всякого любопытства, без особых расспросов — сразу показали, где формировочный пункт, и велели немедленно идти туда. Там, возле полуторки, топталось с дюжину бойцов разных родов войск, батальонный комиссар их кратенько расспрашивал, записывал в книжечку, распределял кого куда.
Получилось так, что я не дождался своей очереди — на меня выскочил капитан — с немецким автоматом, заросший щетиной, глаза красные, не высыпался, сразу видно. Отдельный? Член партии?
И награды есть? С какого времени в кадрах? Давно воюешь? Вот и ладушки. У меня вчера отделенного убило, так что примешь отделение немедленно, отделение полного состава, но народ — с бору по сосенке, есть даже парочка «спешенных» танкистов и сапер. Так что нужно быстренько решить кучу дел.
Взял меня за локоть, потащил к политруку в обход очереди, тот меня быстренько записал в книжечку и отправил в распоряжение капитана, моих четверых бойцов, тут и гадать нечего, отправили в какое-то другое подразделение, где был некомплект.
И началось: отбивали немецкие атаки, потом отступали, снова отбивали-отступали, очень скоро громыхнул приказ номер двести двадцать семь, зарылись в землю и отступать перестали… Пошли обычные военные будни.
Ни Керима, ни кого-то из троих я никогда больше не видел и не слышал о них ничего. На войне случаются самые неожиданные встречи, но бывает и так, что прежние сослуживцы как в воду канут. Так в данном случае и произошло.
Особо я этой историей никогда голову не забивал, да и в Среднюю Азию меня никогда больше не заносило. Сначала чуточку удивился, что Керим так со мной откровенничал. А потом подумал: да что тут удивляться, парень умный, грамотный, наверняка все рассчитал. Как бы на меня посмотрели, начни я докладывать командирам или особистам, что знаю бойца, который умеет открывать калитки, ведущие в какие-то другие места? Решат, что я контужен на всю голову или умом тронулся от военного лихолетья — бывали ведь примеры… Ни кувшин, ни пиала доказательством, тут и думать нечего, служить не могут. К тому же обстановка была тяжелая, кого убило, кто отстал от своих, как мы пятеро, разные подразделения то рассыпались на отдельные группы, то сливались с совершенно новыми, поди найди тут Керима, даже если он жив-здоров…
А вот вкус той лепешки и того сока, если вспоминаешь иногда, явственно чувствуется, сколько бы лет ни прошло…
ИЗ ПЛАМЕНИ И ДЫМА
На Прохоровке, как и по всей Курской дуге, ад стоял кромешный. В иных мемуарах, которые мне пришлось потом читать, именно эти слова употребляются. С полным основанием…
Видели такой фильм — «Огненная дуга»? Вот… Весь тот ужас там не показан, но очень близко к реальности все выглядит. «Тридцатьчетверка» лежит вверх гусеницами и стреляет, тут же падает сбитый немецкий самолет, наши и немецкие танковые экипажи с подбитых машин из личного оружия перестреливаются, а то и в рукопашную схватились… в жизни было побольше… всякого.
Я не большой любитель поэзии, не говоря уже о том, чтобы запоминать на память стихи, но иногда зацепится память за какую-нибудь строчку. Попадалась мне одна… «В ревущем пламени и дыме…» Весьма соответствует. Пламя, правда, не ревело, но столько его было там, пламени и дыма… Разрывы, пальба…
В некоторых местах все перемешалось, то противник к тебе в спину заходит, то ты к нему, друг на друга натыкаемся совершенно внезапно. Катавасия… Остался я от моего взвода один-одинешенек: один танк подбили немцы, второй в этой огненной каше потерялся неизвестно куда. Рация имелась (танк был новейший, «восемьдесятпятка»), но в эфире бурлила такая каша из нашей и немецкой переклички, что связаться не удавалось, а может, было уже и не с кем…
Пер я наугад, без конкретной боевой задачи — поди ее поставь в таком хаосе, да и связь с командиром роты тоже установить не удавалось. Может, и его уже накрыло…
Танк — тот еще слепыш. Представьте, что надели вам на голову ведро с узенькой прорезью для глаз или старинный рыцарский шлем — и велели активно действовать в сложнейшей обстановке.
Мало вы увидите… Была командирская башенка со смотровыми приборами, но и от нее в таких условиях мало толку. Все перемешалось, вокруг горят танки, наши и немецкие, самолеты сплошь и рядом бомбят наугад чуть ли не с бреющего, башни сорванные валяются, то пехота у тебя с дороги драпает, и немецкая, и своя (свои тоже понимают, как легко в такой каше под гусеницы попасть), то орудие по тебе бабахнет, непонятно и чье… Огонь, дым, грохот, всё перемешалось…
Я так никогда и не узнал, что за сволочь залепила мне в левый борт, то ли орудие, то ли немецкий танк. Представления не имею, почему он взял такой низкий прицел. Кто бы потом выяснял…
В меня и до этого в тот день попадали пару раз, но калибра не хватало, чтобы пробить лобовую броню, так что тряхнуло здорово, но обошлось. А сейчас получилось хуже — шмякнуло в левый борт, и тут же еще раз, танк накренился влево, клюнул носом так, что дуло пушки чуть не заскребло по земле: броню не пробило, но моментально понял — что-то с ходовой, похоже, и гусеницу порвало…
Танк развернуло чуть ли не на пол-окружности, что нас явно и спасло от третьего снаряда — он разорвался где-то слева, прежде чем механик-водитель, уцелевший, успел выключить двигатель, и правильно: ход мы все равно потеряли. Четвертый разрыв, уже ближе — ну точно, какая-то сволочь взяла нас на прицел и гвоздит с близкого расстояния, и калибр у нее нешуточный, как бы не «тигр»… Я не стал оглядывать окрестности, искать его: танк встал, накренившись, поверни башню влево — пушка в землю уткнется, поверни вправо — в небо уставится. Еще один разрыв — и запахло гарью, а это уже было совсем скверно. Солярку саму по себе поджечь гораздо труднее, чем бензин, а вот ее пары рванут не хуже бензиновых…
Пора покидать машину, на что иногда остаются считанные секунды.
Я успел только скомандовать, чтобы включили постановку дымовой завесы. И она сработала, повалил дым. Распахнул верхний люк. Это только командиру корабля положено покидать корабль последним, а у нас все наоборот. Начни я с морским благородством пропускать остальных, заткнул бы своей персоной дорогу, и сгорели бы все до единого… У нас было всегда четко расписано, кто выскакивает первым, кто вторым, и так далее, вплоть до пятого. Все решают секунды: замешкался — сгорел, или обожгло так, что лучше бы сгорел…
Дым завесы уже валил вовсю, вражина мог и подумать, что покончил с нами, — то-то он больше не стрелял… Я выскочил в люк, сиганул с накренившегося танка, окутанный дымом, чуть поджав коленки…
Тут меня прошибло какое-то странное чувство, я себе показался пластилиновым колобком, который ребенок катает в ладонях: давило так, что дыхание сперло, крутило, мяло… и что-то ноги все не касались земли…
