Сигнал радиомаяка возвестил о том, что борт 124/714 уже летит над территориальными водами Республики Сиар.
22 сентября, 22 ч. 18 мин., Славнинский уезд, г. Репище.
На сей раз посланник был в серой кепке, потёртом костюме с чужого плеча, украшенном двумя рядами орденских планок, и жёлтой рубахе сомнительной свежести. Он сидел на лавочке у входа в сельскую гостиницу, весьма успешно изображая из себя военного пенсионера. Ипат собирался пройти мимо, размахивая пустой авоськой, но дедок, едва они поравнялись, ухватил его за рукав и едва слышно прошептал:
— Да благословит Всевышний твоё одиночество, брат. — Со стороны всё это выглядело так, будто ветеран, стеснённый в средствах, просит у прохожего на опохмелку. — Тока тс-с-с-с…
— Господь на небе, а я на земле. — Пароль с прошлого раза не изменился, и это не шло на пользу дела — следовало придумать что-нибудь более будничное. Впрочем, отзыв произносить не было никакой необходимости, раз уж посланник знает его в лицо, но порядок есть порядок.
— Ну, как твой подопечный? — поинтересовался посланник, стряхивая с колен хлебные крошки.
— Спит. Умаялся…
— До утра не проснётся?
— Да вроде не собирался. Я бы и сам не прочь…
— Успеешь ещё. Иди за мной, только на пятки не сильно наступай.
Посланник поднялся и двинулся шаркающей походкой в сторону остановки, где под парами уже стоял бело-голубой автобус. Он согнал какого-то юнца с сидячего места, сделал попытку предъявить кондуктору красное удостоверение, но тот отмахнулся от него, давая понять, что и так всё видит. Ипат пристроился на задней площадке, стараясь прикинуть по цене билета в сорок четыре деньги, как далеко придётся ехать. Долгого путешествия не хотелось — и так пришлось почти сутки провести в переполненной электричке, которая лениво ползла от станции Доля, останавливаясь возле каждого столба.
Автобус двинулся в сторону уездного центра, но проезд до самого города Славного стоил бы по меньшей мере гривны полторы, а значит, «пос. Вес. Ситец», как было написано на табличке под ветровым стеклом автобуса, располагался где-то на трети полуторачасового пути. Только бы Онисим в самом деле не проснулся посреди ночи. Хотя это вряд ли. Ещё после той, самой первой, встречи с отцом-настоятелем сон его пришёл в норму, и за время совместного пребывания в монастырском лазарете никакие ночные кошмары не заставляли его пробуждаться. И вообще, непонятно, почему вдруг такая спешка — вроде бы все инструкции получены заранее, и следующая встреча с посланником планировалась только в Соборной Гавани. Значит, что-то изменилось? Может быть, они передумали отправлять Онисима к чёрту на рога неведомо чего ради? Временами Ипат с трудом удерживал себя от того, чтобы рассказать своему спутнику всё, что знал сам, в том числе и об Ордене. С каждым днём всё острее становилось ощущение, что во всём происходящем есть что-то неправильное, что-то гадкое. Но «…воля Ордена для него должна быть превыше родственных связей, превыше всех прочих привязанностей, превыше жалости и страха…» — так, кажется, в уставе сказано. Превыше жалости и страха… Да нет никакого страха и никакой жалости — просто противно. Впрочем, его предупреждали, когда ещё было не поздно отказаться от посвящения в Послушники Ордена, что порой придётся преодолевать собственную брезгливость.
Ему вспомнилась ночь на лысом пригорке возле каменной конуры. Тогда он рассказал Онисиму о «живом дольмене», чуть ли не дословно повторяя то, что должен был сказать согласно инструкции, не веря ни единому своему слову. Но та ночь пронзила и его сознание видением, которого он чуть ли не всю предыдущую жизнь и ждал, и боялся. Нет, там не было никаких встреч с прошлым, никаких грёз о будущем — ничего такого, что могло бы поднять из глубин памяти горькие воспоминания или несбывшиеся надежды. Там была дорога, мощёная булыжниками, которые, стоило сделать шаг вперёд, осыпались за спиной в невидимую пропасть, на которую ни в коем случае нельзя было оглядываться, но до слуха доносился грохот камнепада, и хотелось мчаться вперёд всё быстрее и быстрее. Стоило остановиться, и камнепад прекращался, но окружающий мир начинал сразу же сереть, наполняться запахом плесени, терять ясность очертаний, растворяться в первородном хаосе.
— Так уж ты устроен, парень. — Оказалось, что рядом, старательно кутаясь в чёрный арестантский ватник, идёт Вук Калин, тот самый каторжник, что когда-то научил его двигать предметы силою мысли. — Остановишься — и тебе кранты. Ты иди себе. Можешь даже бегом. Устать всё равно не успеешь — такие, как ты, долго не живут, поверь моему опыту.
Ипат, послушно следуя совету, побежал тогда со всех ног туда, где в невообразимой высоте сверкала остроконечная снежная вершина, и голос каторжника утонул в грохоте обвала, оставшегося за спиной. Он бежал, но вершина не становилась ближе. Он бежал, пока первый рассветный луч не коснулся его лица и не заставил пробудиться.
Посланник начал проталкиваться к выходу, когда впереди показался дорожный указатель «Весёлый Ситец — 6 вёрст». Ипат едва успел протиснуться вслед за ним в раскрывшуюся дверь.
Значит, следовать, только на пятки сильно не наступать… Значит, делать вид, будто он не с ним. А перед кем, спрашивается, разыгрывать спектакль с переодеванием, если все зрители предпочли оставшиеся шесть вёрст проделать на автобусе, а не пешком.
Дедок как ни в чём не бывало спустился с обочины шоссе и двинулся по тропинке, ведущей к неухоженному хутору, освещённому парой тусклых фонарей. Что ж, конспирация есть конспирация, и если надо таиться даже от сусликов, проживающих на этом чахлом поле, то можно, конечно, сделать вид, что идёшь по грибы, благо авоська, изначально предназначенная для двух бутылок кефира и белого батона по 22 деньги, была пуста. Ипат пошёл за посланником, старательно соблюдая дистанцию в пару дюжин аршин.
Со стороны хутор действительно казался заброшенным. Даже тропа, ведущая к нему, была слегка заросшей, а калитка в створке почерневших от времени ворот болталась на одной петле. Посланник остановился, едва оказавшись во дворе, и бывший монах и впрямь едва не наступил ему на пятку.
— Всё. Дальше мне по чину не положено, а ты иди в дом — там тебя ждут, — сообщил дедок и присел на лавку возле колодца. — А я пока здесь посижу.
Ипату, Послушнику Ордена, вдруг показалось, что сейчас, едва он войдёт в просторные сени, случится что-то важное. Впрочем, важен вообще каждый шаг, если учесть, что обратного пути не существует, и булыжники мостовой, только что служившие надёжной опорой, с грохотом обрушиваются в пропасть, стоит только оторвать от них ступню. Каждый следующий шаг необратим, как время, как судьба. Задумавшись, он не заметил едва выступающего приступка и чуть не потерял равновесие, шагнув в полумрак сколоченной из горбыля прихожей. Дверь за его спиной сама собой захлопнулась, но он удержался от того, чтобы оглянуться. Теперь вообще невозможно было что-либо разглядеть, и двигаться дальше предстояло исключительно на ощупь. Как сказал давеча посланник, его здесь ждут. Выходит, что не ждут, а, скорее, поджидают. Такой нетрадиционный приём мог означать только одно — предстоит очередное испытание, тест на верность неизвестно кому или неведомо чему.
