Он потянул к ней свои кошачьи лапы, из мягких подушечек выдвинулись коготки, похожие на закрученные штопором иглы.
— За попытку нарушения пункта шестого параграфа шестьдесят шестого инструкции номер три и четырнадцать сотых «О порядке приёма граждан и их дальнейшей утилизации» Крысу Канцелярскому, младшему регистратору 34 678-го КПП Приёмного Покоя, объявляется две тысячи сто тридцать третье последнее строгое предупреждение, — флегматично пробубнил вылезший из-под стола серый удав с торчащими, словно крылышки, офицерскими погонами и начал медленно втягиваться в мусорную корзину.
— Ну да, конечно. — Крыс мгновенно успокоился и плюхнулся обратно на стул. — Итак, начнём по порядку, по всей форме, как положено. — Он уткнулся в чистый лист бумаги и начал зачитывать: — Кедрач Дина, гражданка Соборной Гардарики, 49 лет, полковник Спецкорпуса, девять правительственных наград, тридцать один именной ценный подарок от командования, девяносто шесть благодарностей от различных инстанций, шесть выговоров, на счету в Сберегательном Банке 456 875 гривен и 22 деньги, не замужем, имеет дочь Сандру двадцати шести лет как побочный продукт агентурной деятельности на территории Республики Сиар, шпионаж, организация политических убийств, диверсии, заговоры… Не стыдно?! — Крыс посмотрел на неё в упор и достал из стола маленькую треугольную печать. — Именем Мрачнейшего Дознания как первая судебная инстанция, не считая возможными какие-либо послабления, рекомендую дальнейшее разбирательство прекратить ввиду полной очевидности… — Он уже занёс печать над растущим на глазах ворохом бумаг, ища взглядом подходящий бланк, но вдруг и стол, заваленный свежими документами, и потрескавшаяся бетонная стена за спиной Крыса, и сам Крыс подёрнулись диагональной рябью, и голос его теперь пробивался как будто сквозь треск радиопомех: — Вот гадина! А ну вернись — я всё прощу! Эй, пива хочешь?
Крыс продолжал вопить о том, какая всё-таки мерзость недоделанная — эта клиническая смерть, и что гады-реаниматоры то и дело его хлеб перебивают, мешают выполнять должностные обязанности с должной интенсивностью, и попадись ему кто-нибудь из них, сволочей… Но голос его постепенно слабел и вскоре утонул в шелесте листвы и утреннем птичьем гвалте.
— Дона Дина! — Над ней склонился подполковник Муар, какой-то офицер в полевой форме и пожилая медсестра, устанавливающая капельницу.
— Нет, не надо. — Дина приподнялась на локте, озираясь по сторонам.
Оказалось, что она лежит на сером армейском одеяле посреди шоссе примерно на том же месте, где они вечером расстались с начальником личной охраны команданте. Только рядом с «доди» и грузовиком, уткнувшись передним бампером в придорожные кусты, стояла карета скорой помощи.
— Знаете, дона Дина, а я уже и пистолет почистил, — заявил Муар, помогая ей подняться.
— Зачем? — Сообщение подполковника показалось ей несколько странным.
— Застрелиться из нечищеного оружия — значит навеки покрыть себя позором. Знаете ли, в сиарской армии есть свой кодекс офицерской чести. Кстати, о чести — удалось ли вам что-нибудь сделать?
— Нет. Я не сделала ничего, зато узнала больше, чем хотела. Например…
— Подробности меня не интересуют. Скажите только, как вы добрались сюда. Вас обнаружили с рассветом вон у того столба. — Муар показал пальцем на единственный столб, который был в поле зрения.
— Давайте сойдёмся во мнении, что я доползла сюда в бессознательном состоянии, — предложила Дина, устраиваясь на заднем сиденье. — А сейчас я желаю оказаться в Лос-Гальмаро, в резиденции команданте.
— Вы решили нас покинуть?
— Да, сегодня вечером из Сальви будет самолёт на Соборную Гавань.
Дорога до Лос-Гальмаро, даже если подполковник снова оторвётся от грузовика с охраной, займёт не меньше полутора часов, а значит, будет время вздремнуть. Но прежде чем она провалилась в здоровый сон без сновидений, в памяти всплыл голос юной жрицы Сквосархотитантхи: «Ну как — удалось тебе выполнить свой долг?»
8 октября, 20 ч. 30 мин., о. Сето-Мегеро, восточное побережье.
Несколько часов она неподвижно сидела на песке, почти не мигая, смотрела на темнеющий горизонт и молчала, зажав в кулачке клочок бумаги.
— Не верю! Ни одному слову не верю! — Лида разорвала письмо, скомкала и швырнула его в пену прибоя. — Конде — просто болтун. Ему просто настучали по рёбрам, и он… — Она совершенно по-детски всхлипнула. — Что велели, то и написал. Он умеет. «О, Галлия, твои герои под спудом времени лежат, но всё же кажется порою, что в нас их дух войдёт опять…» Дух! Душок.
— Успокойся. — Онисим взял её за плечи, но она вырвалась и пошла навстречу набегающим на берег волнам. — Да остановись ты! — Он бросился вслед за ней, ухватил её за руку и потянул обратно на сушу. — Не ври. Себе не ври. Ничего ты не знаешь. И ни в чём ты не уверена — я же вижу.
— Видишь? Да что ты можешь видеть! Ты его знал?! Да все они вместе взятые не стоили его одного. Да ему вообще на себя было наплевать. Он… — Лида готова была разрыдаться и уже залилась бы слезами, если бы этого никто не видел. — Он любил меня. Ты понимаешь — любил! Он обещал, что найдёт их… Тех, кто это сделал. Найдёт и отомстит.
— А почему ты сама не пыталась? — Он стиснул её плечи обеими руками и смотрел ей в глаза. — Почему ты сама не пыталась узнать, кто это. Тлаа помог бы. Разве нет? Ты просто боялась, что истина откроется. Ты боялась…
— Да. — Она вдруг обмякла и начала медленно опускаться на колени, уже не пряча слёз. — Да… Я и сейчас боюсь. Но это моя слабость. Моя. Он не мог, не мог, не мог… — Теперь она лупила кулаками о влажный песок, но медленные волны тут же слизывали неглубокие вмятины.
— Но ты должна знать точно…
— Да, должна. Ничего я никому не должна! А если и должна, то не тебе.
— Мне от тебя вообще ничего не надо. — Онисим присел рядом. — Хочешь — я уйду?
— Ничего я не хочу. Ни-че-го. Разве что сдохнуть. Прямо сейчас. Прямо здесь. Там и встретимся. Там и разберёмся. Мне всё равно куда сейчас, лишь бы туда, где он…
— Знаешь, детка… А вот теперь, мне кажется, нам с тобой вроде как по пути.
Восход Кровавой Луны, Пекло Самаэля.
Рядовой Громыхало последним вывалился из грозовой тучи, швырнул в канаву оплавленный пулемёт и огляделся, оценивая обстановку. Все или почти все были в сборе. Унтер Мельник соскабливал опасной бритвой мыльную пену со щеки, стоя перед овальным зеркалом в резной дубовой оправе, висящим в воздухе. Остальные торопливо переодевались в белые смокинги, видимо, совершенно не думая о том, как они будут передвигаться в лакированных ботиночках по кровавым лужам, стоящим посреди груд битого кирпича, осколков чайных сервизов и ржавых консервных банок. Ближе к горизонту лиловое небо подпирали два холма, вывернутых наизнанку, а над ними, словно луна, висело огромное вымя с шестью сосками. Место было незнакомым, но этому удивляться не стоило — здесь вообще не было знакомых мест.
