Герман сидел, низко опустив голову, так что не только глаз, лица было почти не видно. Вину свою он признал сразу и безоговорочно, на вопросы отвечал безразлично и односложно, речи прокурора, свидетелей, адвоката он слушал равнодушно, даже невнимательно. Так же безучастно выслушал и приговор, лишь кивнул едва заметно. Он не поднял головы даже выходя из зала суда. Для него все уже кончилось. Технически Герман был еще жив, но от апелляции он отказался сразу после вынесения приговора, и оставалось ему буквально несколько часов. Так что фактически из зала выходил уже мертвец. А я вспоминал их свадьбу. С каким обожанием смотрели они друг на друга, какие светящиеся, какие счастливые были у них лица…
И жестокие кадры новостей, где лицо Веры «затуманено», чтобы не шокировать чувствительную публику видом ужасных травм… Несовместимых с жизнью.
И его осунувшееся, заострившееся лицо… Лицо, несовместимое с жизнью.
Место для курения располагалось почти рядом с залом «тяжелых» преступлений. Раскуривая трубку, я удивился: почему-то казалось, что она должна обжечь руки, ведь это же подарок Германа – а она не обжигает, трубка как трубка. Очень хорошая. И через несколько дней (да что там дней – часов) Германа уже не будет, а его подарок будет все так же хорош.
Дым явственно горчил.
С лестницы к судебному залу стремительно приближалась черная с головы до пят фигура. Вероника, в грош не ставившая Валентина, пока он был жив, сейчас почтила его полным трауром: черное манто, узкая черная юбка, черный кружевной шарф на голове и черные перчатки. Впрочем, перчатки она носила практически с сентября по май, боялась застудить руки. Темные очки на пол-лица смотрелись несколько диковато – все-таки не горнолыжный курорт здесь, а здание суда, но в целом траур моей своенравной невестки выглядел весьма достойно.
Я тоже двинулся в зал – два дела рассматривались подряд. Видимо, для пущего удобства журналистов, скандал-то какой, пальчики оближешь. Меня почему-то эти «акулы пера» не раздражали: ну вьются и вьются. Вероника, кажется, как и я, отделывалась от особо назойливых репортеров стандартным «no comments».
К Жанне, которую я так и не начал воспринимать как невестку и даже ни разу не видел (странно, правда: вроде бы жена моего сына, будущая мать моих будущих внуков), репортеры не подходили. Может, к подсудимым – нельзя? А может, при всей своей профессиональной бесстыжести папарацци стеснялись: сидящая в коляске (не на скамье) бледная женщина с двумя АР на ногах, с моей точки зрения, не слишком подходила на роль «звезды» шоу. Или все еще проще: журналистов могла «взять на поводок» Корпорация: этот судебный процесс – не лучшая реклама для Программы. Вот мягкий приговор – совсем другое дело. В том, что приговор будет мягче мягкого, не сомневался никто.
Жанна едва слышно рассказывала, что была сильно напугана новостным сюжетом о Германе и Вере. Поэтому, когда Валентин вернулся – нет, она не знает, где он был, – пьяным и очень агрессивным, она была почти в панике. И когда он замахнулся на нее стоящей в прихожей вазой – она тяжелая, оникс с серебром, – ей пришлось защищаться. Нет, она не знает, почему ее муж впал в бешенство, но он был очень пьян.
Эксперты подтвердили: содержание алкоголя в крови убитого соответствует сильной степени опьянения, на вазе свежие отпечатки, расположенные так, словно ее схватили за горловину, чтобы замахнуться…
Боже! Валентин, такой мягкий, такой добрый – поднявший руку (да что там руку!) на женщину? Тем более на женщину, которая даже убежать не может. На ту, что носит его детей. Немыслимо. Может, на него тоже подействовала новость об убийстве Веры? Хотя неизвестно, успел ли он об этом узнать.
Но так все одновременно…
Дикость какая-то.
Я ученый. Я не верю в случайности и совпадения. У любой случайности есть причина, а совпадения выдают взаимосвязь явлений. Даже если мы поначалу не видим ни причин, ни взаимосвязей.
Я мог бы еще поверить в то, что комета несла некий загадочный, так и не обнаруженный нами фактор, вызвавший одновременную всепланетную репродуктивную катастрофу.
Но после этого подобно deus ex machina
[7]
явился Ройзельман – и все двинулись к нему, как… ну как лемминги, честное слово! Меня не удивляет, что ему поверили – люди вообще склонны легко верить в панацеи и прочие глобально-радикальные решения. И готовность расстаться с немалыми деньгами тоже выглядит вполне правдоподобно: пример многочисленных финансовых пирамид – тому подтверждение, ради гипотетических золотых гор человек охотно распотрошит кубышку «на черный день». Тем более, что нынешний мир весь стоит на системе кредитов: купи сегодня, заплатишь потом. Все это нормально и понятно.
Дико другое. Женщины с какой-то невероятной охотой кинулись менять на детей собственные руки и ноги. И как быстро! Диагноз «бесплодие» они проверяют и перепроверяют чуть не по десять лет, лечатся, надеются на всемогущество науки вообще и медицины в частности. Вера во всемогущество науки, помноженная на столь же органичную веру в «а вдруг завтра», свойственна подавляющему большинству людей. И ведь даже когда диагноз уже не вызывает сомнений, далеко не все решаются на ЭКО или, скажем, на усыновление. Желание иметь детей – один из самых мощных человеческих инстинктов. Но все же не до такой степени. А тут – извольте видеть – во-первых, все как-то моментально разуверились в науке (и куда, скажите, делась общечеловеческая надежда на «вдруг завтра все изменится»?), во-вторых, желание иметь детей от этого не только не пропало, а как будто даже усилилось.
Быть может, у социологов найдется объяснение для наблюдаемого парадокса, но мне все это кажется диким. Неправдоподобным. Как будто человечество внезапно сошло с ума.
Быть может, надежда на завтрашнее «вдруг» трансформировалась в страх: вдруг завтра и кошмарная ройзельмановская «панацея» перестанет работать? Но в этом случае скорее стоило ожидать лишь некоторого уныния: ах, у меня (у соседа, у третьего, пятого, сотого) не будет детей. И ничего больше. Никакие «судьбы человечества» обычного среднестатистического гражданина (или гражданку) не беспокоят. Среднестатистической Джейн Доу (или Джону Доу) в массе своей сугубо плевать, что будет с человечеством после собственной смерти Джейн (Джона) Доу.
Спору нет, пиар-кампанию Корпорация запустила колоссальную. Всемерное возвеличивание Долга Женщины (в том числе на государственном уровне), помноженное на убедительную качественность киберпротезов (действительно, великолепных, признаю), – да, это могло сработать очень эффективно. И, кстати. Быть может, лицо Веры в криминальных новостях «закрыли» вовсе не из заботы о чувствительности обывательских нервов, а чтобы не отказываться от наглядной рекламы, изрядная часть которой крутится вокруг моей дочери и ее ребенка. Во всяком случае, количество их портретов ничуть не уменьшилось – один из билбордов красовался возле здания суда, когда я к нему подъезжал. Как сказали бы, наверное, в Корпорации: ничего личного, просто бизнес. А мощная государственная поддержка Программы – ну, значит, щупальца Корпорации распростерлись еще дальше и еще глубже, чем я даже предполагал. Чему удивляться?
