Книга Страх. Книга 2. Числа зверя и человека, страница 34. Автор книги Олег Рой

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Страх. Книга 2. Числа зверя и человека»

Cтраница 34

Мы скрываемся здесь уже шесть дней, и все шесть дней я думаю только о том, как мне передать весточку Феликсу. Марии не легче, она очень беспокоится о сестре. Я успокаиваю ее, говорю, что с Ритой все хорошо, что Феликс о ней обязательно позаботится. Очень на это надеюсь. Только бы Феликс догадался, что я увез Марию в безопасное место! Только бы не стал искать нас. Я доверяю ему как самому себе, но понимаю – «охотники» не могут не взять его под плотное наблюдение.

Мария рассказала, что Рита была убеждена – охотники за женщинами связаны с Корпорацией – и накопила немало фактов, это доказывающих. То же самое она сама говорила нам, когда я впервые ее увидел. Теперь я начинаю думать, что и авария, в которую она попала, могла быть совсем не случайна. Возможно, ее просто попытались убрать. И сделать это «чисто», списав все на несчастный случай. Это значит, что она и Феликс сейчас в нешуточной опасности. Но их вряд ли станут трогать, пока не найдут нас. Все сводится к простым, даже не шахматным, а шашечным ходам.

Тем не менее без конца прятаться, как загнанные звери, тоже не выход. Можно скрываться до тех пор, пока что-то не произойдет, если ты знаешь, что именно должно произойти. Но, чтобы исчезло то, что нам угрожает, должна рухнуть, как я понимаю, сама Корпорация. А это задача невероятно сложная, и, откровенно говоря, в такую возможность я просто не верил. Во всяком случае, сейчас для этого нет никаких причин. Эх… я уже всю голову сломал, пытаясь понять, что же нам делать.

И все-таки кое до чего я додумался, хотя решение не нравилось мне самому. Мне надо вернуться в город. Оставив Марию в сторожке одну, только с тазером и практически бесполезным ружьецом. Конечно, когда к этому комплекту прилагаюсь я, даже столь скромный арсенал может быть вполне эффективен – я вполне способен завладеть оружием шокированных и раненых преследователей. Но этот вариант отпадает из-за отсутствия на горизонте преследователей. Ждать, пока они появятся? Скорее всего, это будет означать, что Феликсу и Марии уже не помочь. Так что хочешь не хочешь, а придется Марию покинуть, и надолго. Только так можно будет сдвинуть ситуацию с мертвой точки.

Ну и помимо невыносимости тупого ожидания, кое-что, подталкивающее к действиям, все же случилось.

Третьего дня я от нечего делать сунулся, вооружившись топором, на чердак, чтобы посмотреть, в каком состоянии крыша сторожки – не надо ли ее поправить. В ту ночь был обильный снегопад, занесший нашу хижину до середины окон, и я боялся, чтобы под весом толстого пласта снега не повело стропила.

Стропила из лиственницы, к счастью, были надежны, как стальной рельс, и могли бы выдержать еще и втрое большую нагрузку. Но, завершив осмотр, я начал рыться в чердачном мусоре. Не то чтобы надеясь отыскать запасные патроны или еще что-нибудь полезное в хозяйстве, но мало ли.

А нашел старый рюкзак.

Да, надо уже объяснить, откуда я знаю про эту сторожку и почему никогда за четверть века в ней не побывал. Хотя я очень не люблю об этом думать – именно отсюда ехали мои родители в ночь, когда произошла та авария. Потому ни я, ни Анна здесь больше не появлялись. Но мама часто рассказывала мне про эту сторожку и про то, как сюда добраться. То ли, вспоминая, она как будто возвращалась в счастливые времена своей молодости, то ли предчувствовала, что и мне это когда-нибудь пригодится.

Отрытый в мусоре рюкзак сохранился как раз с тех времен. Кроме истлевшего за десятилетия тряпичного барахла (включая свитер, от которого моль оставила одни воспоминания), в нем обнаружились старый пленочный фотоаппарат (тоже изрядно «истлевший»), большой складной нож на удивление в приличном состоянии и небольшая записная книжка на застежке. Завернутая в тряпье книжка сохранилась весьма неплохо, записи, соответственно, тоже. Правда, я так и не понял, как мама могла забыть свой дневник в этой глуши и почему никогда, рассказывая о сторожке, об этом не вспоминала. Скорее всего, они с отцом собирались вскоре сюда вернуться, но случилось то, что случилось. И до брошенных ли вещей было тогда маме? А потом она могла попросту забыть об этом.

Книжка была как мост в прошлое, как дар судьбы. И в то же время – потрясение.

Нет, не потому, что в самом начале студенчества, еще до встречи с моим отцом, мама некоторое время приятельствовала с тем самым Ройзельманом, которого всю жизнь, сколько помню, называла исчадием ада. Ну приятельствовала и приятельствовала. Там, судя по записям, даже до романа дело не дошло.

Нет, потрясением стали сами записи. Хотя ничего особенно шокирующего в них вроде бы и не было. Разве что подспудно, за чередой слов сквозил какой-то неясный ужас. Я не мог определить это ощущение точнее, но чувствовал явственно.

Поначалу мама была буквально очарована Ройзельманом – чуть не на каждой странице она восхищалась его умом, его научной дерзостью, его, как она выражалась, здоровым цинизмом. И немного сердилась, что Лев не стремится выводить их отношения за рамки приятельских, что она для него – то же, что Александр (фамилии не было, но имелся в виду явно учитель Феликса – сегодняшний профессор Кмоторович).

Затем тон дневника изменился. Ройзельман как будто начал обращать на маму больше внимания, стал с ней откровенен, и вот это по-настоящему напугало ее.

«Он совершенно не видит разницы между человеком и любым другим живым существом, например, лабораторной мышью, – писала она. – Он говорит, что «исключительность» человека – не более чем религиозный предрассудок. Лишь тот человек может называться исключительным, кто доказал, что таковым действительно является».

Некоторые высказывания Ройзельмана, которые она цитировала, звучали еще циничнее:

«Самое опасное, – говорил он, – самое вредное для человечества заблуждение – это идея о том, что человек ценен сам по себе. Нет, это совсем не так. Каждый человек имеет две составляющие. В его душе одновременно соседствуют Бог, которым он может стать, и зверь, до которого он может скатиться. Большинство людей, как правило, скатываются к зверю. Они становятся животными – дикими или домашними, хищными или травоядными, ручными или совершенно неуправляемыми, но животными. И как животных их и следует воспринимать. Таким людям нет нужды называться людьми. И я мечтаю о мире, в котором людьми будут только те, кто прилагает усилия, чтобы заслужить право называться Человеком. Остальные не в счет».

Но по-настоящему оттолкнула ее мечта Ройзельмана – ни много ни мало – «усовершенствовать» человеческий род. Но не так, как это планировали поклонники евгеники, а избавив человека от того, что, по сути, и делает его человеком:

«– Сколь прекрасным был бы человек, если бы он был лишен того груза темных предрассудков и страстей, всего того, что мы называем «чувствами» и «привязанностями»! Вот тогда бы он действительно стал богом, настоящим богом, для которого нет ни добра, ни зла, никаких этих слюнявых гуманистических предрассудков. И этого можно достигнуть, если разорвать все связи, существующие в обществе. В первую очередь – семейные.

– В каком смысле разорвать семейные связи? Уничтожить брак? Или ты предлагаешь лишить детей родителей? – я высказала последнее предложение, писала мама, чтобы довести идею «разрушить семейные связи» до абсурда, ведь ничего же более бредового и представить нельзя, но для него это не было абсурдным, вот в чем ужас.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация