— Женщина, ваш дом горит! Эй, женщина…
Маргарет плотно закрыла окно, повернулась к людям в комнате и сказала, чуть повысив голос:
— Послушайте, там внизу кричат, что в доме пожар.
Она очень боялась попасть в глупую ситуацию, когда все станут над ней смеяться, а Брэд, краснея, будет глядеть на ее позор из дальнего угла комнаты.
— В доме пожар, — повторила она и, чтобы не выглядеть паникершей, добавила: — Об этом кричат снизу.
Несколько ближайших гостей повернули головы в ее сторону, и кто-то произнес:
— Она говорит, что в доме пожар.
Маргарет огляделась в поисках Брэда, но того нигде не было видно, как и хозяина квартиры; вокруг были только незнакомые люди. «Они меня не слушают, — подумала она. — Для них я пустое место». Тогда она направилась к входной двери и, открыв ее, не обнаружила в подъезде ни огня, ни дыма. «Но все же лучше быть снаружи, чем внутри», — рассудила она и, вдруг испугавшись, бросилась вниз по лестнице, без пальто и шляпки, но с бокалом в одной руке и спичками в другой. Лестница казалась безумно длинной, но задымления не было, и она благополучно выбралась из подъезда. На улице ее поймал за локоть какой-то мужчина и спросил:
— Все люди вышли из дома?
— Нет, Брэд еще там, — сказала она.
На перекрестке появились пожарные машины; зеваки в соседних домах высовывались из окон по пояс.
— Ну вот, приехали, — сказал мужчина, отпуская ее руку.
Как вскоре выяснилось, пожар был за два дома отсюда, но зрителям на улице показалось, что горит именно это здание, поскольку дым и зарево поднимались как раз над его крышей. Пожарные сделали свое дело за десять минут и отбыли восвояси с видом великомучеников, которым пришлось ворочать тяжеленные брандспойты из-за какого-то плевого десятиминутного пожаришки.
Она медленно и смущенно поднялась обратно в квартиру, отыскала Брэда и увела его с вечеринки.
— Я так перепугалась, — говорила она позже, когда они вернулись домой и уже укладывались в постель. — Совершенно потеряла голову.
— Ты должна была к кому-нибудь обратиться.
— Но меня никто не хотел слушать. Я говорила, а они не слушали, и тогда я подумала, что, должно быть, ошибаюсь, и пошла вниз проверить.
— Тебе повезло, что не случилось чего похуже, — сонно пробормотал Брэд.
— Я чувствовала себя как в ловушке — на последнем этаже ветхого дома, который вот-вот вспыхнет. А вокруг чужой город. Это было как кошмарный сон.
— Ну, теперь это все позади, — успокоил ее Брэд.
Весь следующий день ее не покидала смутная тревога. Она, как и планировала, в одиночку отправилась по магазинам, а Брэд наконец-то занялся подбором товаров для своей лавки. В автобус, которым она ехала до центра, набилось так много народу, что ей не удалось выбраться на нужной остановке. Стоя в проходе, она беспомощно бормотала: «Позвольте… пропустите…» — а когда наконец достигла двери, автобус уже тронулся. Выходя на следующей остановке, она думала: «Ну почему меня никто не желает слушать? Может, я чересчур вежлива?» Цены в универмагах оказались заоблачными, а все свитера были под стать нью-гэмпширским — как назло, ничего оригинального. Детские игрушки привели ее в смятение; это были гнусные маленькие пародии на взрослую жизнь, явно рассчитанные только на нью-йоркских детишек: игрушечные кассовые аппараты, игрушечные тележки торговцев, работающие детские телефончики (как будто в Нью-Йорке недоставало работающих взрослых телефонов), крохотные молочные бутылочки в специальных корзинках с ячейками.
— Мы берем парное молоко прямо от коровы, — сказала она продавщице. — Мои дети не поймут, что это за финтифлюшки.
Насчет молока она малость приврала и на секунду даже устыдилась, хотя здесь некому было уличить ее во лжи.
Она представила себе городских детишек, одетых по-взрослому и окруженных миниатюрными атрибутами механической цивилизации; при этом размеры игрушечных кассовых аппаратов увеличиваются с каждой возрастной группой, облегчая детям переход к реальной кассе, а миллионы прочих жужжащих и щелкающих приборчиков готовят их к наследованию полноразмерных — и таких же бесполезных — игрушек родителей. Своему сыну она купила лыжи, хотя они были слишком узки и не годились для девственных снегов Нью-Гэмпшира, а дочке выбрала коляску, по всем параметрам уступавшую той, какую Брэд мог бы смастерить дома за пару часов. После чего, проигнорировав игрушечные почтовые ящики, патефончики с маленькими пластиночками и детские косметички, она покинула магазин.
Теперь она уже боялась садиться в автобус и потому остановилась на краю тротуара в ожидании такси. Взглянув под ноги, она заметила десятицентовик и хотела его поднять, но люди двигались по тротуару сплошным потоком, так что было сложно наклониться, не задевая других и не привлекая к себе внимания. Она наступила на монетку и тут же увидела четвертак, а еще чуть дальше пятицентовик. Должно быть, кто-то обронил кошелек и рассыпал мелочь, решила она и наступила другой ногой на четвертак, стараясь, чтобы это выглядело естественно. Неподалеку валялись еще монетки, одна из них закатилась в водосток. Люди сновали туда-сюда и порой задевали Маргарет плечами, но при этом не извинялись, как будто ее тут не было. Если они и видели разбросанные монеты, то не пытались их поднять — кто из смущения, кто в спешке, кто из-за толчеи, — а она стояла на деньгах, не решаясь нагнуться. Неподалеку затормозило такси, кого-то высаживая; она призывно крикнула, помахала рукой и, оставив монеты на месте, поспешила забраться в машину. Такси тронулось медленно, дергаясь и скрипя рессорами. Теперь она замечала признаки обветшания не только в такси — у многих автобусов проржавели борта, а кожа сидений истерлась и местами полопалась, да и здания были не в лучшем виде: в одном из престижных магазинов посреди торгового зала в полу зияла огромная дыра, и покупатели осторожно ее обходили. Углы домов крошились и осыпались; перед разрушением не устоял даже прочный гранит. Тут и там попадались разбитые окна; чуть не на каждом перекрестке видны были свидетельства упадка. При этом прохожие двигались быстрее, чем когда-либо до того, — девушка в красной шляпке появилась и исчезла прежде, чем ей удалось разглядеть шляпку; витрины казались особенно яркими оттого, что попадали в поле зрения лишь на доли секунды, разноцветными вспышками. Все люди как будто участвовали в каком-то лихорадочном действе, поглощавшем каждый их час за сорок пять минут, каждый день — за девять часов, а каждый год — всего за две недели. Пища съедалась так быстро, что вы не успевали почувствовать вкус и постоянно испытывали голод, спеша к новой трапезе в новом месте. Жизнь ускорялась с каждой минутой. Вот она выскакивает из такси у дома, в лифте нажимает кнопку пятого этажа и, едва поднявшись в квартиру, снова спускается, уже успев принять ванну и переодеться к ужину с Брэдом. После ужина в ресторане они приходят домой голодными и сразу ложатся в постель, чтобы дождаться завтрака, а потом обеда. Это их девятый день в Нью-Йорке; завтра будет суббота, они поедут на Лонг-Айленд, вернутся оттуда в воскресенье, а в среду отправятся к себе, в свой настоящий дом.
