Их взгляды встретились.
– У вас есть я.
– Мой господин, император! – раздался возглас с вершины земляного вала. – Идут колоссы!
«Они уже зовут первым его», – подумал Фатрен. Он не знал, стоит ли оскорбиться или восхититься случившимся.
Одним прыжком Венчер оказался на вершине вала, преодолев при помощи алломантии огромное расстояние. Большинство солдат пригибалось и пряталось за укреплениями, хотя враг был еще далеко. Венчер же, выпрямившись во весь рост, стоял в своем белом мундире и вглядывался в горизонт, прикрывая сощуренные глаза ладонью.
– Они разбивают лагерь, – заметил он с улыбкой. – Отлично! Лорд Фатрен, готовьте людей к атаке.
– Атаке? – переспросил Фатрен, едва успевший вскарабкаться следом за Венчером.
– Колоссы устали после перехода и увлечены обустройством на ночлег. У нас не будет лучшей возможности, чтобы напасть.
– Но мы же заняли оборону!
Венчер покачал головой:
– Очень скоро твари разъярятся до умопомрачения. Надо атаковать первыми, а не ждать, пока нас всех перережут.
– И оставить вал без защиты?
– Ваши укрепления впечатляют, лорд Фатрен, но от них никакой пользы. У вас нет достаточного числа солдат, чтобы защитить весь периметр, а колоссы, как правило, выше и решительнее людей. Они просто захватят вал и хлынут в город.
– Но… – начал было Фатрен. И осекся.
Взгляд у алломанта был спокойный, но твердый и выжидающий. Все становилось понятным без слов. «Я теперь тут главный». Больше никаких споров.
– Да, мой господин.
И Фатрен подозвал гонцов, чтобы те передали приказы.
Император молча наблюдал за мальчишками-курьерами, которые ринулись прочь. Среди солдат началось волнение: они не ожидали, что придется идти в атаку. Все новые и новые взгляды устремлялись на Венчера, который с гордо поднятой головой стоял на земляном валу.
«Он и в самом деле выглядит как император», – против собственной воли подумал Фатрен.
Приказы передавались дальше, дальше… Когда уже вся армия смотрела на Венчера, он вытащил меч и поднял его к пепельному небу. Затем с нечеловеческой стремительностью спрыгнул с земляного вала и бросился по направлению к лагерю колоссов.
Секунду-другую он бежал один. Потом, стиснув зубы, к императору присоединился Фатрен. И наконец волной захлестнув укрепления и пронзительно крича, за ними последовали солдаты.
С оружием в руках они бежали навстречу смерти.
* * *
Сила, переданная мне, преобразила мой разум. Понадобилось лишь несколько мгновений, чтобы стали понятны ее природа, ее история и ее предназначение.
Однако знание еще не означало, что я смогу этой силой воспользоваться: не хватало опыта и необходимых умений. К примеру, мне было теперь известно, как передвинуть планету в небе. Но куда же ее поместить, чтобы она не оказалась слишком близко к солнцу или слишком далеко от него?
2
День Тен-Суна начался, как обычно, во тьме. Отчасти потому, что у него не было глаз. Конечно, Тен-Сун мог создать себе парочку: он ведь принадлежал к Третьему поколению, которое считалось старым даже среди кандра, и переварил достаточно трупов, чтобы изучить строение органов чувств и творить интуитивно, не нуждаясь в образце для подражания.
К несчастью, от глаз мало толку – требовался череп. И еще Тен-Сун знал, что бо́льшая часть органов не может нормально работать без полноценного тела и без скелета. Его же собственная масса раздавит глаза, стоит лишь неосторожно пошевелиться. Да и вращать ими будет очень сложно.
Тем более на что смотреть? Тен-Сун чуть сдвинулся, меняя форму внутри своей тюремной камеры. Его тело представляло собой груду полупрозрачных мышц, похожих на скопище соединенных друг с другом больших улиток или слизней, или на тело моллюска. Сосредоточившись, кандра мог растворить одну из мышц и объединить ее с другой или создать что-то новое, однако без подходящего скелета он был почти беспомощен.
Тен-Сун снова пошевелился в своей камере. Его кожа обладала чувствительностью – своеобразным ощущением вкуса и запаха. Прямо сейчас кандра, к примеру, воспринимал смрад собственных экскрементов, покрывавших стены камеры, но не осмеливался отключить это чувство. Связей с внешним миром осталось не так уж много.
«Камера» на самом деле была не более чем каменной ямой, которую сверху прикрывала решетка. Тен-Сун едва в ней помещался. Через решетку тюремщики бросали еду и иногда поливали узника водой, чтобы утолить его жажду и смыть экскременты через маленькое дренажное отверстие в полу. Кандра не смог бы просочиться ни сквозь это отверстие, ни сквозь решетку – даже мышцы невозможно сжимать до бесконечности.
Сколько все это продолжалось, Тен-Сун не знал. Месяцы? Человек бы уже давно сошел с ума, но кандра был наделен Благословением Ясности. Его разум не сдавался с такой легкостью.
Впрочем, иногда узник проклинал Благословение за то, что оно не позволяло погрузиться в блаженное безумие.
«Сосредоточься!»
Даже не имея мозга, Тен-Сун был способен думать. Почему? Вряд ли это понимал хоть один кандра. Разве что Первое поколение? Они наверняка знали больше остальных, но не торопились просвещать своих сородичей.
«Они не могут держать тебя здесь вечно, – мысленно проговорил Тен-Сун. – Первый договор…»
Но он начинал сомневаться в Первом договоре – точнее, в том, что Первое поколение хоть как-то его соблюдало. Только вправе ли Тен-Сун их в чем-то обвинять, если и сам он нарушил обязательства? Пошел против воли хозяина, помог другому человеку. Предательство привело к смерти того, с кем он заключил Договор.
И даже столь постыдное деяние было лишь самым малозначительным из преступлений Тен-Суна. За нарушение Договора полагалась смерть, и если бы он не успел больше ничего натворить, собратья убили бы его, и дело с концом. К несчастью, на кону стояло нечто намного более важное. Показания Тен-Суна – его допрашивало Второе поколение без свидетелей – выявили куда более серьезный и опасный промах.
Тен-Сун выдал тайну своего народа.
«Они не смогут меня казнить, – думал он, сосредотачиваясь на этой мысли. – По крайней мере, до тех пор, пока не узнают, кому я рассказал».
Тайна. Самое ценное.
«Я погубил всех. Весь свой народ. Мы снова станем рабами. Нет, мы уже рабы. Мы станем куклами, которыми будут управлять чужие разумы. Нас захватят и используют, и наши собственные тела уже не будут нам принадлежать».
Вот что он наделал, вот к чему могли привести его действия. Он заслужил заточение и смерть. И все же хотел жить. Он должен был презирать самого себя. Но почему-то казалось, что его поступок являлся единственно верным.
