Сентябрь выдался дождливый, ночами в яровизаторе стоял
крепкий дух мокрых кирзовых или резиновых сапог, неохотно просыхающих носков и
телогреек, немытых тел (в баню, в соседнюю деревню, добрые крестьяне вывозили
городских раз в две недели, чтоб не забаловались. Это вам не у папы с мамой!).
А в 63-м году изобилием дезодорантов наш народ не баловали… С другой стороны,
девчонки и парни были слишком молоды и неприхотливы, чтобы всерьез страдать от
безумного сельского быта и переизбытка работы, и слишком затурканы, чтобы
осмелиться протестовать: а вдруг отчислят из института?! Самое смешное, что
спустя многие годы они вспоминали Веринский совхоз с искренним умилением, чуть
ли не как лучшее время жизни. Ну а тогда – простывали, конечно. И болели.
На предмет выявления захворавших раз в неделю приезжал из
института начальник медпункта – толстый низенький потный дядька, почему-то
страшно гордившийся тем, что он по национальности ассириец. И этот нацмен
начинал так сопеть, выспрашивая девчонок о том, что у них болит, так маслились
его маленькие карие глазки, что болящие предпочитали отмолчаться, только бы не
«раздеться до пояса» перед ним и не позволить мять и трогать себя этим
коротеньким, похотливым докторским пальчикам. Вот и Аня была такой же стыдливой
девочкой. Что с того, что ломит по вечерам поясницу, а внизу живота болит до невозможности?
Дело молодое, пройдет.
Однако не проходило, и Анина стыдливость дала трещину. Во
время следующего приезда лекаря она призналась в недомогании, постаравшись
сделать это в присутствии преподавательницы. Врач деликатно повозил пальцами по
ее животу и ахнул: «Здесь больно? А здесь? Да у тебя же аппендицит развивается!
Поедешь с нами в город, тебе в больницу надо, и как можно скорей!»
«Какое счастье! Да здравствуют аппендициты!» – с восторгом
подумала Аня, которая уже досыта накушалась и романтики, и макаронов: хотя
копали картошку и ее кругом – завались, студентов почему-то упорно пичкали
макаронами: на завтрак, обед и ужин.
– Какой аппендицит? – удивились в поликлинике, куда Аня
пошла только наутро, хорошенько намывшись и выспавшись в своей родимой постели.
– Ну и коновалы у вас в институте. У девчонки пиелонефрит! В стационар, и
поскорее!
Аню положили в больницу, и сначала она печалилась только
оттого, что явно не успеет выписаться к началу занятий. Потом… потом началось
что-то страшное. Капельницы, переливания крови, уколы, уколы, снова уколы,
килограммы таблеток, хмурые лица врачей, мамины слезы… Спустя месяц доктора
неохотно признались, что лечили девочку не от того. На самом деле у нее,
конечно, не аппендицит, но также и не пиелонефрит. Всего-навсего воспаление
придатков. Ошибка в диагнозе – бывает. К сожалению, процесс пошел по трубам в
матку и дальше в брюшину, так что возникала прямая угроза перитонита. Правда,
большие дозы антибиотиков должны были помочь…
Помогли. Воспаление остановили. Правда, оставили внутри у
Ани сущую пустыню. О том, что она стала стерильной, ее в больнице не
предупредили. Или врачи не знали, или сочли это такой мелочью по сравнению со
спасением ее молодой жизни…
– К сожалению, вы не сможете родить, – сказали ей спустя
десять лет. – Такое ощущение, что в вашей матке напалмом все выжжено. Эмбриону
там просто не за что уцепиться!
Не за что уцепиться их с Димой ребеночку…
Сначала она никак не решалась сообщить об этом мужу. Но он
сам понял: что-то случилось. Кое-как вызвал Аню на откровенность, а потом
плакал вместе с ней, будто мальчишка, у которого отобрали игрушку. Только
сейчас оба поняли, как хотели, оказывается, ребенка. Дитя увенчало бы их
любовь, а вместо этого…
– Мы все переживем, – наконец мужественно сказал Дима. – Мы
любим друг друга, ну что же, это нам такое испытание выпало. Главное – наша
любовь.
Легко сказать!
Аня всегда была ревнива, а теперь началось что-то ужасное. К
красивым женщинам, которые так и норовили отнять у нее мужа, прибавились их
дети. То и дело в голове вспыхивали картины, как вежливый Дима уступает в
автобусе место женщине с ребенком, любуется малышом, а потом выходит вместе с
ними, не доехав до своей остановки, – и больше не возвращается. Или как
сентиментальный Дима любуется через ограду детского сада игрой ребятишек, и
какой-то мальчик (девочка) нравится ему больше остальных, и вот появляются родители
и начинают забирать своих детей, а за тем мальчиком (девочкой) никто не
приходит, и дитя плачет, а Дима утешает его через ограду, вытирает слезы и
сопливый носишко, и вот вдруг появляется его мать – женщина неземной красоты,
она, извиняясь, рассказывает свою печальную историю: муж, подлец, бросил их с
ребенком, она крутится на трех работах, жизнь так тяжела, дитя растет без отца…
Ну и все в том же роде, этакий бесконтрольный полет больного
воображения, отчего у Ани начинались истерики, и на голову безвинного Димы
выливались такие ушаты упреков и слез, что ей потом самой становилось стыдно.
Она рыдала, вымаливала прощение у оскорбленного мужа, проклинала себя, кричала,
что он должен ее бросить, что счастье кончилось.
– Нам знаешь что надо сделать? – сказал однажды измученный
Дима, у которого уже во рту пересохло от клятв в вечной любви и верности. – Нам
надо усыновить ребенка!
И при этих словах Аня почувствовала, что ее превратившаяся в
манию ненависть к чужим детям резко пошла на убыль.
* * *
– Трусы-то хоть с нее сними, – проворчал Серый,
неодобрительно наблюдая, как Рыжий вскочил на колени рядом с девушкой и начал
расстегивать джинсы. – Больно суетишься, еще промажешь.
– А ты не желаешь присоединиться? – Рыжий задрал красное
платье и схватился за Лидины бедра потными, горячими руками. И тотчас мелко
захохотал, когда она забилась, заметалась по кровати, пытаясь вырваться. –
Глянь-ка! Девочке не терпится! Она тебя зовет, Серый. Она хочет сразу с двумя!
Серый смачно плюнул на пол и вдруг пошел к двери.
Лида, разлепив залитые слезами глаза, с неким подобием
облегчения смотрела на его сгорбленную, удаляющуюся спину. Если Серый уходит,
значит, придется перенести только Рыжего. Нет ничего более мерзкого, чем
копошащийся на тебе мужик, а уж если их двое… Тогда лучше умереть сразу… Все
равно ведь не пережить такого!
