– Вот, от покрывала отодрал. – Он протянул один лоскут
приятелю. – Морду завяжи, чтоб Сонька тебя не узнала. Шляпу надень и волосы
спрячь.
Он сорвал с полки над вешалкой совершенно ковбойский стетсон
и какую-то кепку. После мгновенного раздумья нахлобучил кепку на себя, а
стетсон отдал подельнику. Рыжая голова утонула в шляпе до самых бровей, и Серый
удовлетворенно кивнул. Еще минута ушла на то, чтобы тщательно завязать снизу
лица.
Потом Серый на цыпочках приблизился к двери и принялся
осторожно поворачивать рукоять замка.
* * *
Решить, конечно, это одно, а вот сделать… Богдановы
лихорадочно собирали справки, обзванивали детские дома. И сразу – обухом по
голове: на усыновление огромные очереди, ждать придется самое малое пять лет.
Аня чуть в обморок не упала с телефонной трубкой в руках.
Пять лет! Сейчас ей 27, а тогда будет 32. И ведь это – «самое малое»… Как
выдержать? Как дождаться? Как взять себя в руки? А у Димы – хватит ли выдержки
и сил? Не плюнет ли он за эти годы на ожидание и не сбежит ли от ревнивой
истерички, какой в одночасье стала веселая, милая Анечка?
И пожаловаться на жизнь совершенно некому. Разве можно так
вот взять – и признаться в собственной несостоятельности тем самым подружкам,
которые всегда завидовали их с Димой неземной любви? Аня за последнее время
нарочно отдалилась от всех, чтобы не видели ее исплаканных глаз, поблекшего
лица, а на работе вечно отвиралась нездоровьем и держалась до того отчужденно,
что с ней уже не решались лишний раз заговаривать.
И вот однажды она нос к носу столкнулась со своей бывшей
сокурсницей. В одной группе учились когда-то, но не дружили, а так –
приятельствовали. Аня даже с некоторым трудом вспомнила имя молодой женщины.
Нонна, кажется, ее звали. Да, точно – Нонна. Дело случилось в автобусе, причем
ни сойти, ни увернуться в давке оказалось невозможно, и Аня дорого дала бы
сейчас за какую-нибудь аварию, чтобы скрыться от больших, водянисто-голубых
Нонниных глаз. Эти глаза были полны одним чувством: жгучим негодованием. И на
Аню сразу, без предварительных вежливых расспросов, это негодование немедленно
выплеснулось, хотя предназначалось вовсе не ей, а Нонниной квартирантке: блядь
такая (это Нонна произнесла так же громко, как и все прочее), оказывается,
беременна! А ведь был железный уговор: никаких мужчин и детей, приходить не
позже десяти вечера, вообще вести себя как положено порядочной девушке! Ирочка
полгода продержалась, потом вдруг начала поздно возвращаться, беспокоя уже
уснувшую хозяйку, ей то и дело звонил какой-то мужик со вкрадчивым голоском.
Бывало, что от нее пахло спиртным. А с некоторых пор ее тошнит по утрам, она то
рыдает, то в обморок падает, и по всему видно: плохи дела. Что характерно,
звонки и поздние возвращения вмиг прекратились: похоже, кавалер, узнав о
беременности, подружку бросил. Нонне надо бы девчонку сразу выгнать, но,
пожадничала дура: как раз накануне взяла у нее деньги за три месяца вперед, ну
и потратила их, само собой разумеется. И что теперь делать? Ирка наконец-то
призналась, что спала не с кем-нибудь, с мужем замдиректорши первого
«Гастронома», где работала. Влюбилась, надеялась, что он ради нее бросит свою
крашеную уродину, старую клячу («Той замше тридцать, всего на три года старше
нас, ты представляешь, Ань, она мне такое в лицо лепит, эта пигалица, ведь ей
восемнадцать, и я для нее – тоже старая кляча, да?!»), он на что-то такое
намекал, основательно запудрил молоденькой дурочке мозги… А теперь мужик
увлекся какой-то другой, прозревшая начальница мигом выгнала Иру с работы и
постаралась устроить так, чтобы ни в один магазин («Все торговцы – это ведь
настоящая мафия! И правильно баба сделала, по-моему!») ее и на порог не
пускали, а главное – аборт делать уже поздно! А домой, в деревню («Ирка родом
из того самого Веринского совхоза, куда нас когда-то на первом курсе
отправляли, помнишь, Ань?»), возвращаться не собирается: мать умерла, отец ее
сразу прибьет, и вообще – какой смысл позориться? И вот она сидит сиднем в
Нонниной квартире, слезы льет, однажды даже травиться собиралась, да руки как
крюки, рассыпала таблетки, а пока собирала, раздумала кончать с собой, опять в
рев. И не выгонишь ведь ее, а деньги у нее тают, и через три месяца придется
дать ей от ворот поворот, а куда она пойдет с брюхом – на улицу, что ли?!
– Главное дело, – трясясь от возмущения, выпалила, вернее,
прокричала на весь автобус Нонна, – она мне на днях говорит: «Раз аборт делать
поздно, может, я рожу, а вы моего ребенка к себе возьмете, а то что это такое:
живете одна как перст, ни детей у вас, ни кошки, ни собаки, ни мужа!» Ты
представляешь?! А мне никто не нужен, тем более какой-то там ребенок, у меня их
вон – в четырех классах сто двадцать идиотов, выше головы хватает! И главное,
Ирка сказала, что дорого за своего ублюдка с меня не возьмет! Ну, спасибо! Век
за нее бога молить буду! Ой, Ань, пока, я чуть свою остановку не проехала! – И
Нонна принялась энергично пробираться к выходу.
Аня пробормотала вслед: «Пока» – и плюхнулась на
освободившееся рядом сиденье. Старуха с крашеными волосами метнула на нее
ненавидящий взгляд, и в другое время Аня непременно уступила бы место, но
сейчас ее что-то перестали держать ноги. И надо было подумать, хорошенько
подумать…
* * *
Соня, прикорнувшая рядом с Анри на ступеньке, изумленно
встрепенулась, услышав скрежет замка.
Что за черт? Значит, Лида в квартире? Почему же она не
впускает собаку? Неужели так испугалась добрейшего ротвейлера, что заперлась от
него на все замки?
Соня раскаянно качнула головой. Конечно, она сыграла с Лидой
плохую шутку, но, расскажи она сестре про Анри заранее, совсем не факт, что
Лида согласилась бы «махать не глядя». То есть железно не согласилась бы. А
ведь Соне до зарезу нужно на кладбище именно в то время, когда уезжал Евгений.
Просто грех не воспользоваться таким подарком судьбы, как появление этой
«невинной простушки» Лидочки. Другое дело, что съездила Соня на кладбище зря.
Ничего, кроме новых унижений, не испытала.
На глаза навернулись слезы, и Соня смахнула их сердитым
движением. А, пошло все к черту!.. Думай о приятном. О том, например, какую
сцену сейчас устроит тебе сестра.
Впрочем, и Соне есть за что устроить сцену дорогой Лидочке!
Ох, дурость…
Ба-бах! Дверь с грохотом распахнулась. Соня едва успела
отпрянуть, как мимо нее промчались вниз по лестнице две какие-то сгорбленные
фигуры.
Анри взревел и понесся следом.
Соня успела увидеть, как один незнакомец махнул револьвером,
второй наставил на Анри газовый баллончик, но ни выстрела, ни выброса газа не
произошло. Анри подпрыгнул, но его сшиб меткий удар ноги. Послышался жалобный
визг, и, пока Анри поднимался и готовился к новому прыжку, незнакомцы исчезли.
Пес помчался следом.
