– Деньги вам ни к чему, – с теми же металлическими
интонациями, уже прочно закрепившимися в ее голосе, произнесла Аня. – Платье
вам я сама куплю, а лучше – сошью, потому что я вполне профессионально шью. Вы
по-прежнему останетесь жить у Нонны Алексеевны, именно ей мы станем выделять
суммы на оплату вашего жилья и на текущие расходы. Нонна Алексеевна обязуется
следить за вашим питанием, покупать продукты. Смысл в том, чтобы вы днем ни на
шаг не выходили из квартиры. Вас никто не должен видеть, ваша беременность
должна сохраняться в полнейшей тайне, усвойте это с первой же минуты!
Ежевечерне мы с мужем будем приходить сюда и вместе гулять. Прогулки перед сном
весьма полезны, – сочла нужным добавить она.
Черт знает, почему Аня несла такую жуткую казенщину!
Отродясь она так не говорила, наоборот: все подружки восхищались образностью и
богатством ее речи. «Ты, Анечка, говоришь, словно стихи читаешь. Или роман!» Ну
а сейчас она будто бы читала инструкцию для электроутюга. Или холодильника. Но
ей сейчас необходимо именно это, чтобы не сорваться, чтобы не разлиться слезами
от жалости к себе, к Диме, к этой отвратительно красивой девчонке, к
младенчику, в конце концов, которого родная мать бестрепетно отдаст чужим людям
– бестрепетно, но отнюдь не бесплатно. Да, сколько денег уйдет – подумать
страшно! Придется надолго распроститься с мечтой о машине, – деньги на нее
откладываются вот уже сколько лет. Ирина получит кругленькую сумму, а дальше
готовь деньжата на переезд…
Да, с Хабаровском, родным, любимым, зеленым, решено
проститься навеки. А что делать? Пусть это краевой центр, но, по сути, большая
деревня, старожилы все друг друга знают, если не лично, то повязаны общими
знакомыми. Здесь невозможно сохранить тайну усыновления, а это для Ани
непреложное условие будущего счастья. Если она оказалась несостоятельна как
женщина – пусть не по своей вине, но не станешь же это объяснять каждому! – то
об этом никто не должен пронюхать. Дима тоже считал, что в интересах будущего ребенка
не знать, что его вырастили и воспитали приемные родители, а родная мать
продала за деньги. Мальчик (девочка) должен с первого мгновения знать только
одну маму – Аню и одного папу – Диму. Значит, подальше от Хабаровска!
Куда конкретно ехать – такого вопроса не существовало.
Сокурсник и друг Димы Коля Вострецов сто раз звал его в Горький, где работал в
закрытом оборонном КБ, имевшем дело с подводными лодками и очень
заинтересовавшемся темой Диминой кандидатской диссертации: «Миграции
глубоководных рыб в связи с геотектоническими процессами». В любую минуту,
стоит только Диме сказать «да», его ждет квартира и зарплата, настолько
превосходящая жалкие гроши НИИ ихтиологии (пусть и с дальневосточной
надбавкой!), что ни один здравомыслящий человек не стал бы сомневаться. Но
романтик Дима сомневался, потому что уж очень любил Амур-батюшку. Ну что ж,
Горький стоит на Волге, а она, как известно, матушка…
Сегодня же, вернувшись домой, Дима позвонит в Горький
(учитывая семичасовую разницу во времени, там как раз наступит утро, самое
время начинать новую жизнь!) и скажет Коле, что согласен переезжать. Но не
сразу, а только через четыре или пять месяцев. Потому что жена беременна, и
врачи не рекомендуют ей сейчас перелеты или длительные переезды. Вот как родится
малыш – так они, Литвиновы, и прибудут в Нижний, и Дима незамедлительно
приступит к работе.
А пока… пока они станут выгуливать по вечерам, в темноте,
Ирину, и платить Нонне за молчание, и… ладно, о грядущих проблемах не стоит
загадывать. Когда придет время, все как-нибудь разрешится. Главное, усвоила для
себя Аня, чтобы на этих поздних прогулках Дима держался подальше от Ирины. Она
сама будет вести Иру-инкубатор под руку, а Дима – пусть поддерживает ее. Свою
жену!
* * *
Перрон уже давно опустел, когда пассажиры девятого купе
вывалились наконец из вагона. От свежего воздуха – днем-то еще жарко, а по
утрам уже чувствуется близость осени – Струмилину стало полегче. Однако женщины
еле тащились, Литвинова вообще едва не свалилась с подножки. Глаза у нее закрывались
на ходу, словно девушка никак не могла проснуться. А может, она просто-напросто
мастерски притворяется, – кто ее знает.
Антон эскортировал свою команду в здание вокзала, как вдруг
из боковых ворот выскочил тощий молодой человек со взлохмаченными волосами и
суматошно огляделся. Но тут же встревоженное выражение его лица сменилось на
облегченное, и он пронзительно заорал:
– Лидочка! Вот он я, погоди!
Все невольно вздрогнули и приостановились, уж больно громко
он кричал.
Парень подскочил к Литвиновой и схватил ее за руку:
– Приветик! Извини, проспал. Пошли. Слушай, ты чего такая?
Литвинова смотрела на него, медленно моргая и потирая горло.
Ресницы порхали, как бабочки.
Струмилин покачал головой. Сам не знал почему – просто
покачал, и все.
– Вы знаете эту женщину? – сурово спросил Антон.
– Конечно, – кивнул тощий. – А что?
– Назовите ее.
– О господи! Лидочка ее зовут, то есть Лида Литвинова. А в
чем вообще дело?
– Отчество у нее какое? – вел свою линию Антон.
– Не знаю, – дернул плечами парень. – Зачем мне ее отчество?
Вы у нее спросите. Лид, как тебя по батюшке, а? Будем заодно знакомы, – вдруг
шутливо раскланялся он. – По паспорту я Алексей Степанович Семикопный, для
друзей Леха, в просторечии Леший. А вас как величать по отечеству?
Литвинова продолжала моргать, а Струмилин все качал и качал
головой, как китайский болванчик. Правда, у болванчика вдруг мелькнула мысль,
что он откуда-то знает этого Лешего вместе с его шевелюрой.
– Лид, да ты что? – вдруг встревожился «в просторечии
Леший». – Ты что какая-то… не такая? Ух, елки… Опять началось, да? Ты
чувствовала, что опять начинается?! Поэтому и просила тебя встретить сегодня?
Ах ты, бедняжечка…
Лицо его сморщилось так жалобно, что показалось, будто
веселый и болтливый Леший сейчас разревется, как девчонка.
– Вы что имеете в виду? – прищурился Антон. – Что
начинается?
– Ломка небось, – хмыкнул Бордо. – Наркоманит девочка, да?
Струмилин снова покачал головой – на сей раз вполне
осознанно. Вот уж кого он с одного взгляда мог узнать, так это нарков: и
«запойных», и начинающих. Здесь никаких признаков, ни малейших.
– Что-о? – обиделся Леший. – Сам ты наркоманишь, толстый! У
нее… – Он понизил голос. – У нее последнее время случаются провалы в памяти.
– Да брось! – недоверчиво сказал Антон.
– Это кто здесь толстый?! – сообразил наконец, что следует
обидеться, Бордо.
