Люба тоже поджала губы и молча вернулась в кассу. Ну, было
такое дело, один разочек Люба напрасно спустила собак на Ивановну. Но ведь
пропавший буклет потом нашелся! И десятка, завалившаяся под стол, нашлась. До
чего же злопамятна эта старая крыска Лариска! Правда, Люба тогда, кажется, так
и забыла перед ней извиниться… Но ведь это произошло чуть не два года назад,
пора бы и забыть.
Лариса Ивановна с непреклонным видом поднялась на второй
этаж. Какая все-таки наглая эта кассирша Люба. Главное, Лариса Ивановна сама
только что собиралась попросить Любу подменить ее тут, у начала осмотра. Ей и
самой ужасно хотелось посмотреть на эту Соню Аверьянову, у которой такой
приличный вид и такая скандальная репутация. Но теперь, конечно, придется
торчать на боевом посту несходно, никуда не отлучаясь, не то мстительная Любка
незамедлительно настучит директрисе, а у той с пенсионерками разговор короткий.
Вон сколько проблем было у Ларисы Ивановны в прошлом году, после ее слишком
долгого больничного! Честное слово, некоторые люди относятся к старикам так,
будто сами никогда стариками не станут.
Ну да ладно. Она все равно еще увидит Соню – когда та станет
переходить из зала в зал. И вообще, сегодня не вышла на работу смотрительница
зала «Искусство Серебряного века», Лариса Ивановна ее как бы подменяет, вот тут
и разглядит эту скандальную особу как следует.
* * *
Этот роскошный дом на улице Минина был первым среди тех
«сталинок», в которых, по мнению нижегородцев, живут исключительно небожители
или потомки старосоветских партийных чиновников. Теперь прежних жильцов
медленно, но верно вытесняют обладатели больших денег.
Что и говорить: дом внушительный, однако площадь возле
памятника Чкалову являлась местом проведения всех городских торжеств и
митингов, сопровождавшихся мощными шумовыми эффектами. Не было воскресенья (а
то и субботы), чтобы здесь что-нибудь громогласно не выкрикивали в мегафон или
микрофон, не грохотала звукозапись или «живая музыка», не пронзали небеса
спортивные самолетики, не испускала чадные облака боевая техника, не гремели
пушечные залпы, не маршировали милиционеры, пожарники, инспекторы дорожного
движения, юные спортсмены, коммунисты, «белые цветы», участники всех войн и
революций, бывшие пионеры, нынешние скауты, бастующие учителя, воинствующие
хасиды – да мало ли еще кому взбредало в голову провести выходной у памятника
Чкалову! И невольными участниками всех этих торжеств становились жильцы дома
номер один. На Первое мая и День города (а раньше и на Седьмое ноября!) окна
фасада завешивались уродливыми плакатами, и чуть ли не всю зиму денно-нощно
мигала огнями огромная елка.
Словом, это был сущий ад.
Струмилин, проживавший в тихом домишке на тихой-претихой
улице Сергиевской, бывшей Урицкого, даже удивился, что впервые встретился с
вызовом на суицид в дом номер один. По его мнению, здешние жильцы давным-давно
должны были покончить с собой! Ну что же, наверное, у каждого из них огромный
запас прочности, и он начал иссякать вот только сейчас.
При ближайшем знакомстве с ситуацией выяснилось, что запас
прочности иссяк не у всех, а только у одной женщины лет тридцати пяти,
напившейся «какой-то дряни». Встречал врачей муж самоубийцы – крепкий мужик с
обрюзгшим лицом, седоватым ежиком, пузатый, в жеваных «бермудах» и несвежей
футболке. Типичный скоробогач в домашних условиях. Обстановка квартиры
изобиловала атрибутами провинциальной мещанской роскоши, как-то: пластиковой
прихожей, картинами из кожи на стенах (к счастью, вроде бы не человеческой!),
назойливо журчащим фонтанчиком, телевизором два на два и множеством зеркал.
В огромной спальне с алым потолком и зелеными стенами лежала
на растерзанной кровати с черными простынями дама в розовом пеньюаре – с
посиневшим лицом.
Струмилин пощупал несчастной пульс – тахикардия, но все же
пульс есть! – и приподнял веко. Увидеть зрачок он не успел – дама с хриплым
стоном отодвинулась, сбросила его руку.
Итак, она даже в сознании!
– Радикулитом кто-нибудь из вас мается? – спросил Струмилин.
– Я, – хрипло выдохнул хозяин. – А что?
– Чувствуется, – заметил Струмилин. – Валюшка, для начала
внутривенно по схеме и готовь промывание желудка.
– При чем тут мой радикулит? – мгновенно разъярился хозяин.
– Вы лучше скажите, почему она такая синяя?
– Я и говорю, – кивнул Струмилин. – Поясницу чем растираете,
меновазином?
– Ну да…
– Проверьте в аптечке, на месте ли это лекарство, однако
готов спорить, что не найдете. Заодно уточните, чего еще нет. Надо выяснить,
что приняла ваша жена.
Мужик выбежал.
Валюха подошла к женщине со шприцем, однако та прижала руки
к груди и свернулась в комок.
Не хотела она делать укол! Значит, пыталась отравиться
всерьез, а не для того лишь, чтобы подергать за нервы супруга.
Струмилин слегка применил силу и левую руку высвободил.
Валюха тотчас хищно вцепилась в нее, захлестнула жгут, ловко воткнула в вену
иглу и принялась вводить лекарство, косясь на пять, как минимум, браслетов,
обвивавших запястье самоубийцы. На другой руке позвякивала такая же выставка.
Струмилин же смотрел на синюшное лицо женщины, сморщенное от
бессильной ярости, и думал о том, что, видимо, меновазин пошел уже на закуску,
вернее, на запивку, когда она почти не соображала, что, собственно, принимает,
не ощущала даже его мерзкого вкуса. Обычное дело! Человек дуреет от первой дозы
транквилизаторов и начинает грести в аптечке все подряд, думая, что только
усилит эффект. Струмилину приходилось иметь дело с людьми, которые вместе с
явной отравой пили также слабительные и рвотные средства. Картина оказывалась
впечатляющая…
Меновазин – это, правда, экзотика. Жаль, что дама не видит
себя сейчас – уж, наверное, зареклась бы впредь совать в рот всякую гадость.
– Вы слышите меня? – спросил Андрей.
Дама резко дернулась – к счастью, Валюшка уже сделала укол и
вытащила иглу.
Слышит, значит.
– Что вы пили? Пожалуйста, скажите, нам надо поточнее выбрать
антидот.
Вопрос из разряда дурацких, конечно. Так она и скажет!
Прибежал хозяин с вытаращенными глазами:
– Нету меновазину! А чего еще нету, я не знаю. Там черт ногу
сломит, в этой аптечке.
– Мусорное ведро когда выносили? – спросил Струмилин.
– Че-го?!?!
