Она покопалась в сумочке, вынула оттуда ключи, заперла дверь
и начала спускаться по лестнице. Мужчины следовали за ней в таком рабочем
порядке: бухгалтер, боксер, доктор. Чемоданчик Андрей чуть не оставил на
ступеньке и вспомнил о нем лишь потому, что «олигофрен» вдруг обернулся и
шикарно пошутил:
– Это не ты ли забыл управляемое взрывное устройство?
Только вышли – и наскочили на Валюху.
Она неприязненным взглядом окинула Лиду, потом презрительным
– бухгалтера и насмешливым – Струмилина. И вдруг глаза ее зажглись интересом…
Струмилин покосился в сторону. На лице боксера впервые
появилось вполне осмысленное выражение – искреннего восторга. Он даже запнулся,
однако бухгалтер что-то сердито шепнул, и боксер проворно открыл дверцу темно-синего
«Шевроле», сел за руль.
Бухгалтер помог Лиде забраться на заднее сиденье, а сам
устроился впереди.
За тонированными стеклами ничего не было видно. Никого…
– Какая тачка! – сладострастно простонала Валюха, глядя
вслед блистательному «Шевроле», который споро вырулил со двора. – Какой мужик!
Витек с оскорбленным видом откинулся на сиденье своего
довольно-таки обшарпанного «Фольксвагена» с надписью «Токсикология» над
ветровым стеклом. Струмилин взялся за дверцу кабины и вдруг споткнулся.
«Черный зал»?.. Не тот ли самый, о котором упоминали Михаил
с Оксаной?»
* * *
Молодая женщина в сером платье и черном жакете, а
проницательный глаз музейной кассирши Любы сразу узнал в ней Соню Аверьянову, –
неторопливо прохаживалась от стены к стене, без всякого интереса разглядывая то
огненное восхождение Ильи-пророка, то посмертные мучения грешника, то Адама и
Еву у древа познания. Забавно видеть на иконе голую женщину! Собственно, это не
совсем икона, а просто такая картина на доске, но все равно – для древнерусской
живописи это круто!
А вообще-то иконы всегда оставляли ее равнодушной. Конечно,
искусство возвышает душу, но оно же, как известно, требует жертв. Небось
смотрительницы с этим утверждением согласны от и до. С ума, строго говоря,
можно сойти: с утра до вечера сидеть на стуле, уставившись на одни и те же
картины, иконы, картины, иконы… Волей-неволей начинают закрываться глаза. Хотя
стулья такие неудобные, что на них не больно-то вздремнешь. Все развлечение –
смотреть на посетителей.
«Интересно, узнали они плохую девочку Сонечку? – думала
молодая женщина. – Кассирша точно узнала, то-то у нее глаза чуть не выскочили
из орбит. А эти бабки? Пялятся на меня потому, что сообразили, кто перед ними,
или просто от нечего делать?»
– Боже ты мой, да неужели это вышито? Вышито нитками и
иголкой?! – послышался восхищенный мужской голос, и, оторвавшись от созерцания
неприличной Евы, Соня вошла в соседний зал.
Там висели две плащаницы, изображающие Успение Богородицы и
положение Христа во гроб. Серебряные, золотые, телесного цвета, розовые и
бордовые нити – в самом деле, трудно поверить, что это не живопись, а вышивка.
Перед плащаницами стоял высокий плотный мужчина – черноволосый, кудрявый, с
большими блестящими глазами. Лицо его лоснилось, словно молодого человека
бросило в пот от восторга перед искусством монастырских вышивальщиц.
Смотрительница – низенькая, толстая старушонка в сиреневом кримпленовом платье
с цветами, сохранившемся еще с конца 60-х годов, когда и было сшито, – взирала
на посетителя с умилением. Ну да, в кои-то веки кто-то заинтересовался этой
вылинявшей ерундятиной!
– Слушайте, да ведь это настоящая золотая бить!
[2]
– Он
просто-таки прилип лицом к стеклу, которое предохраняло вышивку от веяний
времени, и смотрительница нагнулась тоже. – До тысяча шестьсот семьдесят
третьего года, вы только подумайте! Это сделано до тысяча шестьсот семьдесят
третьего года!
«А что изменилось, окажись «это сделано» после тысяча
шестьсот семьдесят третьего года?» – со скукой подумала Соня Аверьянова, косясь
на оттопыренный задок молодого человека.
Впрочем, она была весьма благодарна этому… намасленному. Его
телячий восторг помог ей проскочить зал древнерусской вышивки незамеченной.
Дело в том, что смотрительница этого зала – соседка Аверьяновых, и угляди она
Соню в музее, прилипла бы, как банный лист. Причем это был бы лист крапивы или
еще какой-нибудь колючей гадости, потому что все соседи обожали покойного
Сониного мужа и, соответственно, терпеть не могли ее. Но теперь первый этап
пути пройден беспрепятственно.
Она хотела как можно быстрее миновать и следующий зал, но
это показалось не совсем удобно. К тому же смотрительница явно новая, не
прошлогодняя, и, значит, не несет в себе никакой угрозы. Что ж, время идет,
иных уж нет, а те далече, из бывших Костиных сослуживиц тут остались буквально
две-три, но с ними надо держать ухо востро.
Соня побродила среди икон XVIII века, прислушиваясь к воплям
восторга, доносившимся из соседнего зала. Жирненький все еще упивается
плащаницами. Но, на взгляд Сони, вот эта богоматерь Одигитрия, писанная
Кириллом Улановым, куда красивее. Замечательно смешались темно-коричневый цвет
и ослепительная позолота. Видно, икона недавно и очень мастерски
отреставрирована.
Соня заглянула в яркие глаза Пресвятой Девы. Взгляд ну как у
Моны Лизы – такой же загадочный. Вообще-то она больше напоминает карточную
даму, чем смиренную деву. Даму треф! Она всегда была любимой картой Сони,
несмотря на то что ей больше соответствовала по масти бубновая или, на худой
конец, червовая. «Но я из целой колоды люблю только даму треф!» – мысленно
процитировала она кого-то, не помнила кого, и попросила удачи у этой
авантюристки, ох, извините, праведницы, изображенной на иконе.
Прошлась по следующему залу, тихонько покашливая – от этого
неживого духа запершило в горле, а оно и без того побаливает – и рассеянно
поглядывая на прелестные креслица, сиденья и спинки которых покрыты яркой
вышивкой. Да, это вам не скучные плащаницы, тут всякие кавалеры с дамами
кокетничают и любезничают. Одно удовольствие смотреть на эту мебелишку. И
великолепные шкафы, горки, поставцы тут в каждом зале стоят – черное дерево,
резьба красоты фантастической. Выставка фарфора начала века. Фарфорчик тоже
недурной…
Нервно сглотнула. Уже начала волноваться? Руки вон какие
ледяные. Спрятать бы их в карманы, погреть немножко, но карманы в этом жакете
только внутренние, и они… они заняты.
