Потерла пальцы, сторонясь взгляда, устремленного на нее с
какого-то портрета. «Портрет неизвестного». Ишь ты! Мужик не иначе в полиции
служил, просто насквозь глазищами пронзает. А, ну да, это ведь работа Рокотова.
У всех персонажей Рокотова, не у одной только Струйской, такие вот
необыкновенные, в душу глядящие глаза. Умел человек писать, ничего не скажешь,
умел. А на многих других картинах производят впечатление только тщательно
выписанные кружева, каменья, ткани, покрой платьев, а больше в них нет ничего
ценного, кроме цифры на этикеточке: 1796 год, или 1823-й, или 1867-й. «В свое
время на эти портреты и пейзажи, наверно, никто и смотреть не хотел, прямо как
в наше – на весь тот живописный мусор, который выставляют на Покровке в Нижнем
или на Арбате в Москве!» – подумала Соня, через просторный коридор переходя в
залы XIX–XX веков.
Черноволосый молодой человек, недавно восхищавшийся
плащаницами, обогнул ее на повороте, скользнул невидящим взглядом и проследовал
к огромному полотну Бенинга «Последние минуты Дмитрия Самозванца». Соня тоже
посмотрела на достопримечательность – и ее вдруг разобрал смех. Интересно,
обратил ли кто-нибудь внимание, что этот самый Самозванец необычайно похож на
нынешнего лидера компартии, по совместительству – чемпиона по бильярду
престижного поселка, где обретается наша политическая элита? Правда, Самозванец
на картине значительно моложе, чем лидер в телевизоре, но ведь и он был небось
молодым когда-то? И волос у Самозванца побольше, ну так ведь и лидер, наверное,
тоже обладал пышной шевелюрой в незапамятные времена развитого социализма?
Нет, Самозванец – симпатичный парень. И внешне он Соне
всегда нравился, и авантюрист, опять-таки, первейший. Годунов-то был большой
пакостник, ребеночка вон невинного прикончил. Не зря же столько народу от него
сразу отшатнулось и примкнуло к Дмитрию, пусть даже и не веря, что он подлинный
сын царя Грозного. Вообще со всеми этими подлинными и не подлинными детьми, со
всеми этими двойниками – в истории столько вопросов! Да и в нынешней жизни –
тоже. А что касается Самозванца, зря он с поляками связался, вот какая штука. В
России это дело швах – на иностранцев ставку делать. Правда, случается, когда без
иностранцев не обойтись. Вернее, без их денежек.
Молодой человек уже давно перешел в другой зал, а Соня все
стояла перед Самозванцем, нервно потирая заледеневшие пальцы и тихонько
покашливая. Посмотрела на часы.
Пора бы и ей…
* * *
За все время пути никто из Лидиных сопровождающих не
произнес ни слова. Сидевший за рулем громила со вдавленным носом сначала
косился на нее в зеркальце заднего вида, но потом сосредоточился на дороге. Как
ни странно, он оказался неплохим водителем, а ведь, судя по дебильноватой
физиономии, должен был гнать поперек всех правил, пока не размажет себя и
пассажиров о какой-нибудь неуступчивый «КамАЗ». Но нет – рулил как положено, и
буквально через пять минут на повороте мелькнули афиши кинотеатра, а потом «Шевроле»
затормозил около цепи двухэтажных купеческих домиков, ладненько подновленных и
украшенных множеством вывесок – от «Дамских радостей» до «Мужской гордости». На
одном красовалось золотом по черному: «Ла ви он роз». Лида криво усмехнулась:
приехали!
– Приехали, – тотчас повторил вслух ее второй попутчик,
унылый, будто сухая лимонная корка. Этот парень, по всему чувствовалось,
терпеть не мог Лиду Литвинову, а то и ненавидел ее. Пожалуй, если бы не
чудаковатый доктор с его абрикосовым компотом, на площадке около ее квартиры
могла бы разыграться еще та сцена… Впрочем, потом ее сопровождающий взял себя в
руки и сидел молча. Молчал и… тихо ненавидел спутницу.
Лида проворно выскочила из машины и с облегчением вздохнула.
Какой приятный денек – ветреный, солнечный, свежий. Хорошо бы пройтись,
подышать свежим воздухом. Но, похоже, это не светит: водила уже грозно пыхтел
ей в затылок, а тот, другой, противный, приотворял черную дверь, делая
издевательский приглашающий жест. При этом он поглядывал с некоторой опаской.
«Они что, думают, я дам сейчас деру вон на тот забитый
народом рынок? – усмехнулась Лида. – Конечно, там вполне можно затеряться. Но
какой смысл? Надо же, в конце концов, все выяснить».
Она вошла и споткнулась на ступеньке длинной лестницы, начинавшейся
сразу от входа. Сильно пахло краской, а недалеко от ступенек какой-то раззява
рассыпал не меньше чем полмешка цемента.
«Ремонт у них, что ли?»
– Осторожнее, – весьма вежливо сказал унылый. – Лада
Мансуровна ждет вас в своем кабинете.
– Я здесь, – послышался густой голос, и из-под лестницы
вынырнула плотная фигура в брючном темно-красном костюме, с ежиком коротких
седеющих волос на большой круглой голове и сильно накрашенным лицом.
Почему-то при виде этой особы Лида сразу вспомнила
знаменитого педика, который поет про голубую луну. Только педик был тощий, а
эта дама отличалась внушительными габаритами. Но общее впечатление двуполости
было очень сильным.
«Размужичье – вот как называли таких бабенок в старину», –
подумала Лида и не смогла сдержать кривой усмешки.
– Смеешься? – негромко сказала Лада Мансуровна. – Это
хорошо. Но долго ли ты будешь смеяться, вот вопрос.
Она шагнула к Лиде и отвесила ей две пощечины – такие
внезапные и стремительные, что она даже не успела отстраниться, и такие
хлесткие, что потемнело в глазах.
Тотчас стоявший сзади унылый попутчик толкнул ее в спину.
Лида не удержалась на ногах и упала на ступеньки, так больно ударившись коленями
и грудью, что вскрикнула. Только чудом успела она отвернуть лицо и не расшибла
его в кровь. Сильная рука вцепилась ей в волосы и заломила голову, и в спину
уперлась нога. Голову так и заламывали назад, прогибая тело, и мелькнула
ужасная мысль, что так можно сломать человеку шею…
– Чего ж ты не смеешься? – произнес у самого ее уха густой
женский голос, но Лида с трудом расслышала его сквозь звон в ушах. Она
бестолково замахала руками, и в это мгновение ее отпустили – до того
неожиданно, что она снова резко упала вперед – на сей раз успев выставить руки.
Голову и шею ломило по-страшному, чудилось, выдрали половину
волос…
– Ну, Лидочка, надо поосторожнее на этих ступеньках, они
ведь такие скользкие, – миролюбиво прогудела Лада Мансуровна, и чьи-то железные
пальцы вцепились Лиде в локоть и вздернули ее вверх, вынудив подняться на ноги.
– Смотри, коленку разбила. Вот она, ваша страсть к коротеньким юбочкам…
Впрочем, до свадьбы заживет. Ничего, ничего страшного, успокойся, упала,
подумаешь, с кем не бывает! – продолжала басить она, входя в дверцу,
притулившуюся сразу под лестницей.
