Кстати, почему она все время называет сестру Соней
Богдановой? Хоть у близнецов, судя по книжкам, судьбы складываются весьма
похоже, однако совсем не обязательно, чтобы Соня до двадцати семи лет
оставалась одинока, как и Лида. У нее, возможно, другая фамилия. Просто чудо,
что она живет по тому же самому адресу, какой был указан в письме Ирины
Богдановой. Мужа Сониного, правда, не видать, да и вообще – в комнате, которую
оглядывает Лида, ничто не указывает на присутствие мужчины. Нормальная чисто
дамская комнатенка, обычная мебель, обычные безделушки, много картин, все
больше пейзажи русские, очень красивые, без вывертов, без сюров, порядком
осточертевших Лиде, а она немало-таки общалась с разно-всякими художниками.
Эге, а это что такое? Это не пейзаж, а вырезанная из какого-то альбома или
календаря и пришпиленная к обоям портновскими булавочками репродукция
малоизвестной картины Серебряковой «Прощание славянки».
Да, Серебрякова неистово входит в моду, теперь на Сотби за
нее дают сумасшедшие деньги. Интересно, знает об этом Соня или ей просто
нравится картина, как нравится, к примеру, Лиде? Конечно, женщина на картине,
эта вдова, за спиной которой пылает погребальный костер мужа, – вылитая Соня.
Или вылитая Лида… Вряд ли они обе позировали Зинаиде Серебряковой – в начале-то
нашего века! – просто натурщица на них страшно похожа. Все-таки есть, наверное,
что-то в этих россказнях о переселении душ или двойниках, прошедших сквозь
время.
А еще что-то, безусловно, есть в рассказах о странном
сходстве близнецов, даже если они выросли далеко друг от друга! Взять хотя бы
эту картину, – она нравится им обеим. И еще – у Лиды прямо-таки мурашки по коже
пробежали, когда Соня сказала: «сабо самой» вместо «само собой». В точности как
Лида – с детства нарочно коверкала язык, вот и пристало на всю жизнь. Так же,
как «маненько» вместо «маленько». Сколько ни билась матушка, сколько Лида сама
потом ни следила за собой – так и не смогла искоренить эти накрепко прилипшие
словечки.
Господи! Да ведь Соня точно так же, как Лида, говорит не
«мама», не «мать», а «матушка». И если она к тому же обожает абрикосовый компот
– это вообще – туши свет!
Лида вдруг вздрогнула, оглянулась – и обнаружила, что Соня
стоит, опершись о притолоку, и пристально смотрит на нее. Задумавшись, Лида
ничего не слышала: ни звука закрываемой двери, ни шагов по коридору. И сколько
времени, интересно знать, длится это разглядывание?
– Только что вошла, – сказала Соня, и Лида даже вздрогнула.
А может, она невольно спросила вслух? – Проводила клиентку – и сразу к тебе. Ты
давно знаешь?
Не было нужды уточнять – о чем.
– Недели две. Хотела приехать сразу же, как нашла письмо
Ири… то есть нашей матушки.
– Письмо?! Да как же Анна Васильевна его сохранила? Мать
иногда – из чистой вредности, сабо самой! – пыталась писать Литвиновым, но
безответно. И тебе об этом, конечно, никто ни гугу?
– Никто. Я сразу хотела расспросить отца – в смысле, Дмитрия
Ивановича. Но не успела, он умер. Сама понимаешь, похороны, девятины… а как
только освободилась, приехала сразу. А ты?
– Да уж давненько, небось лет восемь-десять, – усмехнулась
Соня, все так же опираясь о притолоку, словно опасаясь приблизиться к Лиде. –
Вру – одиннадцать! Мне как раз исполнилось шестнадцать, и матушка вдруг ни с
того ни с сего потащила меня на один день в Нижний. Как с печки упала! С
вокзала, помню, поехали на площадь Свободы, а оттуда еще немножко прошли – и
вышли к такому задрипанному панельному дому на Ковалихе. Умора, а не название,
это просто ужас, что такое. И матушка вдруг говорит с этаким надрывом – а в
ней, надо тебе сказать, умерла великая актерка, ее хлебом не корми, только дай
чего-нибудь отмочить с надрывом! – говорит, стало быть: «Вот в этом доме живет
твоя родная сестра, и вы похожи с ней как две капли воды, но мои грехи
разлучили вас еще в младенчестве, и вы не увидитесь с ней никогда, никогда!»
Все эту тираду Соня произнесла с нелепыми ужимками и
округлившимися глазами, бия себя в грудь и неестественно вибрируя голосом,
однако Лида даже ахнула, до того ясно представила себе вдруг эту женщину, не
виденную никогда в жизни: свою родную мать…
– Ну, я, естес-сно, говорю: «Что за чушь? Почему никогда?
Какой номер квартиры? Пошли, навестим сестричку! Вот подарочек ей сделаем ко
дню рождения!» Тут матушка чуть на колени передо мной не бахнулась и, рыдая
очень натурально, сообщила, что дала страшную клятву «этим святым людям», – она
и так принесла им очень много зла, – и никогда, ни за что не позволит нам с
тобой увидеться, чтобы не надрывать твоей души. Прямо-таки мексиканский сериал,
да? Ну, я настаивала, чтобы нам встретиться, как бы невзначай, а она била себя
в грудь и всяко гримасничала. Наконец устала кривляться и сообщила, что
Литвиновы каждый месяц присылали матушке немалую сумму откупного, чтобы она
сама не вздумала надрывать твою душу, на которую ей, сказать по правде,
наплевать с высокой башни. Как и на мою, впрочем. То есть под всякой
надстройкой всегда имеет грубый экономический базис, как нас и учили в школе.
– А потом?
– Ну, что потом? – пожала плечами Соня. – Мне сразу
расхотелось с тобой видеться, как только я поняла, что в этом случае наши
доходы сойдут на нет. Матушка-то ни дня нигде не работала, теперь мне стало
ясно почему. Перестанут Литвиновы платить – придется мне вместо медтехникума
идти работать, содержать и матушку, и ее хахалей, а она их как перчатки меняла.
А мне очень хотелось учиться и, главное, поскорее стать самостоятельной, уехать
из дому, плюнуть на всю эту пакость. Я заткнулась, матушка утерла слезки – и мы
побежали на автобус, чтобы успеть на дневной поезд – тогда еще поезда в Москву
днем ходили. Ехали, помню, в таком гробовущем молчании, и я все время думала:
«Ну почему, почему Литвиновы отдали матушке именно меня, а не Лидку?!»
– Что, серьезно? – усмехнулась Лида, вспомнив полудетские
обиды на родителей и свои собственные мысли на ту же тему. – Так было тяжело с
ней?
– Не столько с ней, сколько с ними, – подчеркнула голосом
Соня. – Вотчимов, как раньше говаривали, у меня столько сменилось – не счесть,
натурально не счесть. Смешались в кучу кони, люди… Ей-богу, на улице встречу –
не узнаю. Хотя они, впрочем, все какие-то мимоезжие. Транзитом семейную жизнь
вели! Запомнился только один, последний.
– Он что, был хороший человек, раз ты его запомнила? –
спросила Лида.
– Да так, ничего особенного, – отмахнулась Соня. – Простой
обыкновенный маньяк. Таких, наоборот, надо поскорее забывать, а я вот помню.
Наверное, потому, что он поклялся меня прикончить. Да не дергайся! Дело давнее,
я сначала ждала-ждала, а потом поняла: кто грозит, тот не опасен.
– И… за что? – боязливо прошептала Лида.
