Неведомо ничего насчет порочности или непорочности, угрюмо
подумал Струмилин, а хозяйка Лида Литвинова совершенно никакая. Кроме
бессчетного количества банок с консервированными абрикосами (с косточками,
разумеется!), в квартире не нашлось ничего съедобного, кроме полбуханки
черствого ржаного хлеба и трех яиц. Ну, еще подсолнечное масло на донышке
бутылки. А так – ни макарон или круп, ни помидорины, ни картофелины, тем паче
мяса, рыбы или хотя бы магазинных пельменей. Ничего! Из яиц на скорую руку
взболтали яичницу на воде – чтобы побольше казалось – и поделили на троих.
Струмилин успел пообедать и поэтому есть не хотел, похлебал только пустого
чайку (даже сахару не оказалось!), а порцию свою отдал Лешему, умявшему все с
благодарностью, и начал искательно коситься в тарелку хозяйки. Девушка вяло
ковыряла вилкой желто-белую массу и, кажется, ничего не имела против того,
чтобы с ней расстаться, однако тут уж Андрей призвал на помощь авторитет врача,
и Лешему пришлось ограничиться двумя кусками яичницы вместо трех. Зато он съел
весь хлеб и самой последней корочкой еще пытался что-то соскрести со сковороды.
Лицо его при этом выражало глубокую тоску, и окружающим стало ясно, что Леший
совершенно не наелся.
– Может, компотику похлебать? – в задумчивости пробормотал
он и захохотал, увидав, как встрепенулся Струмилин: – Успокойся, я абрикосового
компота нипочем больше в рот не возьму.
Соня слабо улыбнулась, осторожно, кончиками пальцев, потирая
горло:
– Болит! Вот что странно: болит по-настоящему. То есть если
Лида там лежит по-прежнему, в квартире Евгения… мертвая, – она зябко поежилась,
– то зачем понадобилось еще и меня душить? Для полного сходства, что ли? И
почему не задушили до смерти? Почему именно меня потом запихали в этот поезд?
Предположим, тот человек, который пришел… не помню, говорила ли я вам, что
видела, как дверь открылась и кто-то появился на пороге? Дальше ничего не
помню. Предположим, он принял меня за Лиду, то есть Лиду за меня, потому что
она надела мое красное платье и босо…
Струмилин сделал невольное движение. Соня осеклась,
уставилась на него испуганными глазами:
– Погоди! Но ведь я, именно я оказалась в поезде в красном
платье и босоножках! В том самом платье и тех самых босоножках, которые
заставила надеть Лиду, отправляя ее на свидание к Евгению!
– Да, – протянул Леший, задумчиво грызя спичку (больше в
этом доме погрызть решительно нечего), – какая-то просто фантастика. Главное
дело, выходит, что Лидка вообще совершенно случайно затесалась в это
смертоубийственное дело. Приехала навестить сестричку – и вдруг…
– Вот именно, – кивнул Струмилин. – И вдруг! Больно уж
неожиданное «вдруг» получается. Прямо рок, фатум. Судьба. Не знала Лида ничего
о Соне, потом узнала – и это привело ее к смерти. Мне почему-то кажется, что
она врала, когда уверяла, будто услышала о твоем существовании только две
недели назад.
– Да брось! – махнул на него Леший. – Я Лидку сто лет знаю,
ну, года два – уж точно. И никогда ни про каких сестер от нее и слыхом не
слыхал. Уж когда-нибудь она о чем-то таком проболталась бы, женщины вообще
ведь…
– Женщины! – Соня повернулась к нему так пылко, что Леший
даже отпрянул. – Женщины такие, женщины сякие! А вы-то какие сами, мужчины?
Ничего дальше своего носа не видите, вообще слепые, как курицы! Вот ты,
художник от слова «худо»! Говорят, у художников глаз алмаз, говорят, у вас
особенная наблюдательность развита, но почему же ты остолоп этакий и сразу не
обнаружил, что я – вовсе не Лида?! Я и одета была по-другому, и вообще… Нет –
Лидочка, заорал на вокзале, что с тобой?! И сразу запутал всю ситуацию. А я,
между прочим, такая же Лидочка, как ты – Поль Гоген!
– Попрошу без намеков, – надменно сказал Леший, – тот был
псих и умер от дурной болезни. А я, чтоб ты знала, без предохранителей в койку
и шагу не ступлю. И вообще – он трахался с черномазыми… Б-р-р! – Леший
демонстративно заколотил зубами и затряс своим тощим телом, причем создалось
полное впечатление, что к грохоту зубовному присоединился и грохот его костей.
Батюшки, еще один расист, качнул головой Струмилин. Не много
ли на один квадратный метр жилплощади?
– А-га, – со злорадной улыбкой протянула Соня, – вам с
черномазыми не нравится, а мне, значит, все равно с кем, будь он хоть негром
преклонных лет?
Струмилина откровенно передернуло, и Соня умолкла, опустив
голову.
– Идиотское слово «негр», правда? – сказал Леший, с
интересом патологоанатома наблюдая эту жанровую сценку. – Не-гр… Кто ж такой
этот Гр и чего он Не?.. Логически мысля, должны существовать также и да-гры?
Негры и дагры. Причем если негры – черные, дагры, получается, белые?
– Вот-вот! – с той же горестно-ехидной интонацией
воскликнула Соня. – Да будь он хоть дагром преклонных годов! Придурки! Вы все
придурки! И ты, – она ткнула пальцем в Лешего, – и ты, – перепало также
Струмилину, – и Валерка с Пирогом.
– Не имею чести знать этих последних, – завелся Леший, –
однако не позволю…
– Погоди ты! – отмахнулся Струмилин. – Погоди! – И с робкой
надеждой вгляделся в Сонино лицо: – Ты что хочешь сказать? Ты хочешь сказать,
что на той фотографии… на той… была не ты, а…
– Вот именно! – огрызнулась она. – Вот именно! И это было
видно с первого взгляда! Думаешь, я там, на кладбище, голову потеряла оттого,
что увидела этот поганый компромат на себя? Нет! Я чуть не рехнулась, поняв,
что меня родная сестра как минимум год водила за нос! И не она одна! Правильно
ты сказал: никаким «вдруг» тут и не пахнет. Все Лидочкой подстроено, все!
Она вгляделась в растерянные мужские глаза, обращенные к
ней, и зло сказала:
– Да неужели никто из вас так и не заметил, что у Лиды не
было челки?! – И резким взмахом убрала волосы со лба.
Лицо ее тотчас изменилось. Появилась в нем некая
отстраненная холодность, что-то недоброе проглянуло в очертаниях слишком, может
быть, высокого лба. Это, конечно, Соня, но совсем другая, Соня, исполненная не
радостного доверия к миру, что так поразило Струмилина при первом же взгляде на
нее, – а Соня замкнутая, настороженная, готовая каждую минуту столкнуться с
какой-то каверзой окружающих… и, что характерно, подстроить каверзу и им.
– Ни суя хебе, – знакомо выразился Леший. – Лидка! Вот
теперь ты – Лидка!
