– Я вижу, ты мне не веришь? – надменно вскинула голову Соня.
– Не веришь! Ладно. Но ты посмотри внимательнее на эти фотографии. Видишь, в
уголках даты съемки автоматически проставлены? Вот, 10.06.99, 14.06.99,
18.06.99. Это дни Костиных дежурств. Костя работал именно так – сутки через
трое. И еще… видите, ноль везде не пропечатан, вместо него получается как бы
скобка. Довольно редкий брачок, верно? Именно такой брачок был у Костиной
камеры. И можете думать обо мне что хотите, но я, кажется, знаю, зачем моя
сестра поехала в Северолуцк.
* * *
– Они считали, что красота должна выйти из музея, стать
неотъемлемой принадлежностью быта! Не украшением жилья, а его частью, как… как
кухонная утварь, к примеру!
Искусствоведческий спор набирал силу.
Соня – точнее сказать, та молодая женщина, в которой
кассирша Люба признала Соню Аверьянову… для удобства продолжим и мы ее так
называть, – Соня незаметно отпрянула обратно в зал и подскочила к «Прощанию
славянки». Заглянула за оборот картины. Так, все по-прежнему, а что могло
измениться с прошлого раза? Традиционное крепление картин в музеях: толстая
бельевая веревка пропущена в металлические, в данном случае – медные колечки,
прибитые к раме с изнанки.
– В эту эпоху выравниваются прежде несовместимые виды
искусства – вровень с живописью становится архитектура, декоративно-прикладное
искусство. Гегемония станковой живописи уходит в прошлое!
Защитник кубизма явно подготовился к спору и поэтому пока
лидирует: его оппонентки еще не собрались с мыслями и издают просто
нечленораздельный, потрясенный гудеж.
Соня распахнула свой просторный жакет. Слева на подкладке
нашито нечто вроде черкесских газырей – такие маленькие карманчики. А в них
чего только нет! Не глядя выхватила крохотные, не больше маникюрных щипчиков,
кусачки и всунула их в кольцо.
Чуть слышный щелчок. Перехватила повисшую картину левой
рукой, правой перекусила второе кольцо. Маленькие, да удаленькие кусачки
вернулись в свой карманчик, из соседнего был выдернут небольшой сапожный нож.
Острое как бритва лезвие прикрыто пластмассовым чехлом.
Поставив картину на одно колено, Соня точными движениями
вырезала полотно из рамы. Рука ее ни разу не дрогнула, линия обреза не
скосилась ни на миллиметр.
Полотно свернулось в трубочку, и Соня поставила его на пол.
– В обществе в эту эпоху царит культ артистического
универсализма, сфера изобразительного творчества необычайно расширяется,
формируется новый тип универсального художника, для которого не существует
разделения на ремесло и искусство. Художник теперь умеет все!
– Да зачем, зачем?! – взвился до визга уже знакомый Соне
тоненький голосок седенькой смотрительницы. – Зачем ему уметь все? Эту картину
писал не художник, а сапожник! Или пекарь!
Зря она так переживает все-таки. Какая разница – пекарь или
сапожник?
Соня в два шага оказалась рядом с величественным шкафом и,
вытянувшись на цыпочках, сунула осиротевший багет наверх. «Крышу» шкафа
обрамлял затейливый бордюр, и снизу совершенно невозможно было разглядеть,
лежит там, сверху, что-то или нет.
«От души надеюсь, что они тут не страдают патологическим
пристрастием к чистоте и не устроят завтра генеральную уборку, – мрачно
усмехнулась Соня. – А то им же хуже будет. Меньше знаешь – лучше спишь!»
Она задрала свою серую шелковую блузку. Прямо вокруг голого
тела оказалась обернута линялая тряпка с какими-то нелепыми оборками бронзового
цвета. Ее фиксировала тугая резиновая лента на кнопке. Соня расстегнула кнопку
и сняла с себя кусок ткани, бросила его на пол, обмотавшись взамен «Прощанием
славянки». На миг на ее сосредоточенном лице мелькнула недовольная гримаска:
полотно было холодное, а тело разгорячилось от волнения.
В горле запершило. Эх, не раскашляться бы сейчас – вот уж
некстати!
Все, резиновый фиксатор защелкнут, блузка опущена. Однако
какой жесткий край у этого полотна, всю грудь исцарапает! И держаться
приходится неестественно прямо, будто в корсете, стягивающем тело от подмышек
до бедер.
– Может быть, вам не по душе и Кандинский, и Малевич с их
спонтанной, иррациональной игрой цветовых пятен?
В голосе поборника абстракционизма зазвучал священный ужас.
– Не по душе! – дерзко выкрикнула смотрительница. – Ни
Кандинский, ни Малевич, ни этот ваш Шагал! Даже странно, что они мазали свои
холсты практически в то время, когда творил Кустодиев! Да вы загляните сюда, в
этот зал – вот истинный шедевр! «Русская Венера»!
Слова, доносившиеся из-за стены, отдавались в Сониной голове
как удары метронома. Секунды-минуты, секунды-минуты, секунды-минуты…
Она подхватила линялую тряпку с полу, развернула – и припала
губами к краю оборки. Дунула раз, другой. Со стороны могло показаться, что
девушка надувает воздушный шарик на редкость причудливой формы.
Обвисшая оборка начала распрямляться, приобретая
разнообразные выпуклости. Тускло блеснула позолота.
Соня дунула еще и еще, отчаянно косясь в коридор. Дело шло
не так быстро, как ей хотелось бы. Дыхания не хватало, вдобавок опять начал
разбирать кашель. Она оторвалась от «шарика», зажав пальцем отверстие,
сглотнула несколько раз, прочищая горло, и припала к «шару» снова.
– Кустодиев, говорите? – Голоса чуть отдалились – видимо,
спорщики и впрямь перешли в другой зал. – Я слышал, что в вашем музее года два
назад случилась авария: прорвало трубы отопления и всего Кустодиева залило?
– Да, это был сущий кошмар! Потребовались такие усилия
реставраторов…
Соня обмахнула ладонью взмокший лоб. Почему-то, когда она
тренировалась дома, так не уставала. Но ничего, латекс – штука послушная, дело
уже сделано. Можно вставить затычку.
Вытянув руки, она долю секунды любовалась тем, во что
превратились линялая тряпка с бесформенной оборкой. Это была картина… картина
Серебряковой «Прощание славянки»! Копия, но практически неотличимая от
оригинала, тем паче что ее обрамляла точно такая же позолоченная багетовая
рама, как и та, минуту назад заброшенная на многоуважаемый шкаф.
Никогда еще собственная придумка не казалась ей такой
гениальной, как в это опасное мгновение. «Вот это, я понимаю, ноу-хау. А Борис
еще не верил!»
– Знаете, о чем я жалею? Что усилия ваших дурацких
реставраторов увенчались-таки успехом. Чего ради мучились? Эта кустодиевская
Венера – просто гора мяса! Причем весьма жирного мяса! Паровая свинина! Тем
более что она только что вывалилась из парной!
И тишина…
