Такое впечатление, что все местные старушонки враз померли
от одного общего разрыва сердца. О нет, живехоньки, вон какой подняли визг и
вой! Весьма своевременно, надобно сказать.
С обратной стороны латексной рамы, к безупречной имитации
подрамника, были прикреплены пластиковые колечки, покрашенные под медь. Вынув
из своего замечательного газыря маленькие пассатижи – каждое движение было
скупым, четким, отработанным, – Соня чуть разжала края одного колечка, потом
другого, защемила ими веревку, и буквально через миг копия «Прощания славянки»
висела на своем законном месте – в смысле, на законном месте оригинала.
Соня сунула пассатижи в отведенный для них карманчик и
застегнула жакет. Отлично!
Отступила на шаг и бросила прощальный взгляд на свое
рукомесло. Тютелька в тютельку, только ще краще, как сказал бы Леший. А рама –
ну просто итальянский багет начала века, стиль модерн. Супер, натуральный
супер!
Ну, вот и все. Прощай, славянка!
Не оглядываясь более на свое рукомесло, Соня осторожно
высунулась в холл.
О, везуха! Здорово этому «искусствоведу» удалось
переполошить местный курятник!
Не замеченная смотрительницами, она выскользнула в коридор и
с неприступным видом спустилась по лестнице.
Кассирша высовывалась из-за своего барьера, разрываемая
любопытством и чувством долга. Охранник, с полусонным видом сидевший на стуле,
тоже никак не мог решить, идти ли стоять за честь реалистического искусства или
стеречь самые подступы к нему.
Однако при виде Сони оба так и впились в нее глазами. Ну да,
вот эта малявка с мышиным личиком, кассирша, была на поминках Константина.
– Чего они так раскричались? – спросил охранник.
– А вы пойдите и посмотрите, – буркнула Соня. – Там возле
Кустодиева какой-то сумасшедший сейчас всех ваших старушек перебьет, а вы тут
задницу просиживаете.
Она и сама не знала, почему вдруг захотелось нахамить этому
камуфлированному ленивцу. Не иначе от нервов.
Впрочем, поспешила выскользнуть за тяжеленную дверь прежде,
чем могла нарваться на достойный ответ.
И сразу свернула за угол музея, в боковую, практически
безлюдную улочку, где все дома утонули в буйной зелени садов.
Какая патологическая тишь! Даже и не скажешь, что совсем
рядом, в знаменитом Северолуцком художественном музее, только что разыгралась
очередная вариация на тему «Как украсть миллион?».
«Как украсть миллион?» «Афера Томаса Крауна»? «Западня»? Да
все они просто дети по сравнению со мной!»
Строго говоря, эти смотрительницы, божьи одуванчики, сами
виноваты, что дали ей возможность увести Серебрякову у них из-под носа.
Известно ведь умным людям: о вкусах не спорят. А они поспорили. И вот вам
результат!
Соня шла по улочке, чуть ли не пританцовывая от восторга, и
не обратила внимания на темно-зеленую «Волгу», осторожно вывернувшуюся из-за угла.
Машина на самой малой скорости потащилась за ней следом.
* * *
Город Горький Ане сразу понравился, несмотря на свое
дурацкое название. Видимо, тот, кто придумал так переименовать Нижний Новгород,
отличался патологической ненавистью к русским людям. Можно не сомневаться, что
если бы знаменитый писатель, местный уроженец, взял себе псевдоним Кислый,
Соленый или, к примеру, Приторный, город на Волге носил бы именно это название.
Сама Волга против Амура смотрелась тоже не больно-то, но, в общем, ничего, хорошая
река. Полки в магазинах так же пусты, как и по всей стране, однако Диме
полагался приличный паек, как всем работавшим в «ящиках», и на этот счет Ане
беспокоиться не следовало.
Она, впрочем, не беспокоилась. Некогда было! Устроиться на
новом месте, отыскать молочную кухню, научиться обращаться с газовой колонкой…
Квартиры в Горьком почти все с колонками, что сперва показалось Ане дичайшей
дичью, и только на следующее лето, когда весь город повально отключили на
несколько месяцев от горячей воды, она смогла оценить великое удобство своего
нового жилья. Но это будет еще далеко впереди, а в тот первый день Аня, если
честно, сбилась с ног. Дима как уехал с раннего утра на работу, так и не
возвращался, только один раз позвонил. Голос у него при этом был такой
отсутствующий, что Аня сразу поняла: работа пришлась мужу по душе. О Хабаровске
и о НИИ ихтиологии он скучать не станет. Вот и замечательно! Впереди совершенно
новая жизнь… и море новых забот.
Девчонки дружно спали всю дорогу, их только раза по два
пришлось перепеленать и накормить, стюардессы оказались необычайно внимательны,
поэтому в самолете Аня чувствовала себя превосходно. А тут сразу навалилось…
У Сони вдруг расстроился животик. Лидочка поела и лежала
тихо, лишь изредка тихонько похныкивая, а эта орала как резаная. То ли молоко с
молочной кухни ей не понравилось, то ли начали проявляться некие свойства
материнской натуры – бог ее разберет. Орала Сонька и орала, и Аня уже замаялась
менять ей пеленки, растирать крошечное пузико и тетешкать на руках. Больше
всего она боялась, что этот надсадный крик заразит Лидочку. Но любимая дочка
вела себя на диво тихо, словно решила подчеркнуть разницу между собой и
сестричкой.
У Ани уже звенело в ушах от Сонькиных воплей. Тогда она
взяла девчонку на руки и принялась быстро-быстро ходить по комнате, встряхивая
малышку и громко распевая, стараясь заглушить надоевший крик:
Мы ехали шагом, мы мчались в боях,
И «Яблочко»-песню держали в зубах.
Ах, песенку эту доныне хранит
Трава молодая, степной малахит.
Сонька на миг замолкла. Аня недоверчиво вгляделась в ее
красное, сморщенное личико: неужели повезло усыпить капризулю?! Нет, рано
радовалась: маленький ротишко раззявился, и Аня закричала с новой силой:
Но песню иную о дальней земле
Возил мой приятель с собою в седле.
Он пел, озирая родные края:
– Гренада, Гренада, Гренада моя.
Сонька ничего не ответила на вопрос, откуда у парня
испанская грусть. Однако утихомирилась и внимательно выслушала, что
«Яблочко»-песню играл эскадрон смычками страданий на скрипках времен», и только
скорбно кряхтела, внимая, как «пробитое тело наземь сползло, товарищ впервые
оставил седло». Бездушие отряда, не заметившего потери бойца, повергло ее в
гробовое молчание, но стоило Ане с облегчением сообщить:
С тех пор не слыхали родные края:
«Гренада, Гренада, Гренада моя», —
