– Соня, как вам не стыдно! – истерически вскричала дама с
сиреневыми волосами, повинуясь радостным прыжкам пса и безвольно мотаясь вокруг
девушки. – Я сто раз предупреждала Евгения, что вам ни на грош нельзя доверять.
Мало того, что вы бросили бедного Анрио на произвол судьбы, вы еще и ключ
унесли! Ведь вся его еда – на кухне Евгения! А я чем могу его накормить?
Бутербродиком с «Рамой»? Не на мою же пенсию ему «Педди гри» покупать!
Анрио беспрестанно лаял, не то пытаясь пристыдить девушку,
не то выражая бескорыстный восторг при встрече с ней. А она стояла молча, с
ошалелым выражением на красивом лице, увидев которое Джейсон ощутил, что его
сердце начало стучать с перебоями.
Все-таки посещение кладбища не прошло для него бесследно!
Полубезумные речи могильного стража оказали несомненное разрушительное
воздействие на психику. Опять же слишком много духовных сил отдал он мечте о
Соне Богдановой, чтобы ее светлый образ вот так взял и отвязался от него,
повинуясь одному только голосу рассудка. Конечно, ведь по улицам этого города
она ходила, здесь, наверное, выросла, может быть, жила в этом самом доме – вот
ее призрак и решил явиться безутешному поклоннику именно тут. Правда, странно,
что появление призрака спустя два года после смерти Сони ничуть не удивило эту
женщину и так обрадовало пса. Впрочем, очень может быть, что Соня, как и
полагается порядочному привидению, регулярно посещала места своего земного
обиталища, вот соседи и привыкли к ней.
Более того! Джейсон даже покачнулся – настолько пугающая
мысль его вдруг осенила. Она уже заставила его сегодня содрогнуться – там, на
кладбище, когда могильщики не обращали на него никакого внимания, словно он был
всего лишь призрак… Так вот: быть может, он и сам призрак, потому оказался
способен увидеть Соню. Но тогда призрачен и этот дом с неряшливой надписью на
стене, и покосившийся детский городок, и дама с сиреневой прической, и даже
пес, непрестанно лающий, отчего упреки, вырывавшиеся изо рта дамы, казались
бессвязными, отрывочными воплями…
Джейсон так перепугался, что даже невольно прижал ладонь к
груди, где покоился под рубашкой его нательный крест.
Глупости, да? Но как, как иначе можно объяснить внезапную
встречу с девушкой, умершей два года назад?! У Джейсона не было и тени
сомнения: перед ним Соня Богданова. Каждую черточку ее прелестного лица он знал
наизусть, ее манеру высоко поднимать крутые брови, так что они прятались под
золотистой челкой, ее привычку вдруг ни с того ни с сего распускать – и снова
натуго сворачивать узел на затылке… Господи, какая же черная, поистине черная
тоска терзала его оттого, что эта чудная красота погребена под могильной
плитою, как он ненавидел этого неведомого Аверьянова за одно лишь то, что этот
человек сообщил о Сониной смерти!
Сообщил о Сониной смерти…
И внезапно, словно святой православный крест, которого он
касался, осенил его спасительным прозрением, Джейсон понял все.
Не напрасно эта высокомерная Келли Рассел рассказывала ему о
«русских невестах», о том, что, пользуясь своей красотой, они здорово
наживаются на легковерных иностранцах. Соня, возможно, одна из них. Она влюбила
в себя богатого «австралийца с русскими корнями» и принялась методично тянуть
из него деньги. Когда дело дошло до личной встречи, Соня придумала трюк с
больницей. Однако поклонник оказался слишком темпераментным и нетерпеливым.
Чтобы избежать скандала, очаровательная swindler – аферистка, мошенница, вот
как это называется по-русски! – сама отправила телеграмму, подписав первой
пришедшей на ум фамилией.
Джейсон ошеломленно покачал головой. Его потрясла не только
утонченная наглость красавицы, не только ее жестокость по отношению к искренне
влюбленному в нее человеку, но и безрассудство. По рассказам отца он знал, что
его прабабушка – русская, по имени Варвара Григорьевна Чернореченская, –
большим грехом считала «отвираться хворью», то есть оправдывать себя
вымышленной болезнью. Скажем, не хочется человеку идти на какую-то встречу, или
он не способен исполнить обещанное – ну и давай плести с жалобным видом: мне,
дескать, неможется, вы уж простите, пожалейте меня… Прабабушка Варвара
Григорьевна уверяла, что на такого лгуна непременно навалится лихоманка, потому
что она – существо живое, дочь проклятая Иродова, витает себе в воздухе – и
только и ждет, чтобы ее кто-нибудь на себя накликал. А проще говоря, человек,
отовравшийся хворью, непременно и вскорости заболеет. Ну а уж святотатец,
измысливший собственную смерть, должен быть готов в самое ближайшее время
распроститься с этим миром. Это же самое, конечно, ждет и Соню.
Джейсон горестно улыбнулся. Странно: он не ощутил сейчас
никакого злорадства – одну только печаль из-за того, что это бесподобно
красивое существо вскоре должно погибнуть из-за собственной глупости и
жадности. Такое впечатление, что на его глазах вершится бессмысленное
разрушение прекрасного произведения искусства.
Искусства?
Это слово напомнило ему, зачем он оказался в Северолуцке. Ну
да, «Прощание славянки», картина, на которой изображена вылитая Соня Богданова.
Через… Джейсон покосился на часы – через три часа ему предстоит встреча еще с
одним русским мошенником, обчистившим местный художественный музей, чтобы
удовлетворить прихоть иностранца, у которого денег – куры не клюют…
Странно – в минуты больших потрясений в памяти Джейсона непроизвольно
оживали такие идиомы языка его предков, о каких он вроде бы и понятия иметь не
должен. Нет, серьезно, ну отродясь не знавал он злорадного выражения: «На-кася,
выкуси!», а тем паче эдакого: «Хрена с два!»
Если перейти на обычный русский разговорный, все это могло
значить только одно: Джейсон Полякофф накрепко озлился на свою историческую
родину и, если уж не имел возможности отомстить прекрасной мошеннице, желал
сквитаться хотя бы с ее воплощением.
Этого только не хватало! Отдавать миллион за изображение
какой-то там swindler'ши! Все, сделку можно считать расторгнутой. И совершенно
незачем таскаться по этому заштатному городишке еще три часа. Немедленно на
вокзал, немедленно в Москву, в Шереметьево-2, сдать билет в Париж и прямиком
лететь в Сидней! Хватит с него русской экзотики. «Скорей в Москву! В Северолуцк
я больше не ездок! Бегу – не оглянусь, пойду искать по свету, где оскорбленному
есть чувству уголок. Карету мне! Карету!» – мог бы воскликнуть он сейчас,
перефразируя Грибоедова.
