«Опоили меня, что ли? – подумал почти испуганно. – Ладно, в
абрикосовом компоте – амигдалин, а в чай что подсыпано? Приворотные зелья?»
По счастью, у Лешего голова осталась трезвой.
– Ну, как бы там ни было, Лиде в этом деле явно не повезло,
– сказал он с теми интонациями, с какими произносят речи на траурных митингах.
– Даже если все случилось так, как ты говоришь, она попалась каким-то негодяям
и была убита, не осуществив своего замысла.
– Но ведь она действовала не одна, – возразила Соня. –
Существует еще какой-то Бориска, заказавший копию «Прощания славянки». И был
еще какой-то человек, он показался на пороге квартиры, прежде чем я потеряла
сознание. И еще кто-то пристроил меня в поезд, предварительно накачав какой-то
гадостью. Это мне очень напоминает… – Соня резко махнула рукой, как бы отгоняя
неприятную мысль: – Ладно, проехали. И еще неизвестный тип звонил мне вчера
утром, просил часика в три оказаться на кладбище. Клялся, что у него есть
какая-то информация насчет смерти Константина. Якобы это окончательно снимает с
меня всякие подозрения.
– Во! – в очередной раз изумился Леший. – Тебя что,
подозревали в убийстве мужа?!
– Не то чтобы в убийстве, – передернула плечами Соня, – но в
пособничестве – определенно. Хотя алиби имелось – не подкопаешься… – Лицо ее
потемнело, и она вновь махнула рукой. – Помнишь, Андрей, я еще спрашивала, не
ты ли мне звонил? Я ведь хотела освободиться для встречи с этим человеком,
потому и отправила Лиду к Евгению. Не могла же я разорваться, верно? И на
кладбище нужно, и у Женьки ключ забрать. И решила послать вместо себя Лиду.
– А кто этот Женька таков? – невинно осведомился Леший,
косясь на помрачневшего Струмилина. Конечно, тот скорее откусил бы себе язык,
чем спросил бы, и сейчас не понимал, благодарен художнику за любопытство или
нет.
– Женька – муж моей подруги, – спокойно сказала Соня. – Я
ему очень многим обязана, и ей тоже. Они, правда, живут врозь, то сходятся, то
расходятся, а я их безуспешно пытаюсь примирить. Беда в том, что они страшно
взрывные оба, вдобавок у Наденьки аллергия на собачью шерсть, а Евгений без
своего Анри Четвертого натурально жить не может. Он один, говорит, меня
понимает и все мне готов простить! И потом, у него, в смысле, у Евгения
Ионовича, весьма своеобразная манера общения с женщинами: непременно нужно
целоваться, обниматься и делать всякие фривольные намеки, хотя только дурочка
может принять это всерьез. Женька – ревизор из Управления ЖД, а его жена –
проводница, и он все время устраивает себе ревизии именно на ее маршруте.
Почему-то мирно они сосуществуют только в дороге, а стоит ступить на перрон –
начинают дико ссориться.
– Анри Четвертый – это?.. – начал Леший, и Соня кивнула:
– Ротвейлер Женькин обожаемый. Именно он вчера спугнул
Лидиных убийц, а потом удрал куда-то, и где теперь гоняет – никто не ведает.
Ох, устроит мне Евгений за него выволочку! И… О господи! – Соня вскочила. –
Лида ведь лежит мертвая в его квартире, я как-то все время пытаюсь отогнать от
себя эту мысль, а ведь так оно и есть, и с этим надо что-то делать, делать,
делать! И я знаю, что именно. Мне придется немедленно ехать в Северолуцк!
Посмотрела на ходики на стене:
– Отлично! Последний поезд без десяти двенадцать – я еще
вполне могу успеть. Это скорый – часов в шесть я буду в Северолуцке. А там
сразу в милицию. Только надо спешить.
Она вскочила – и снова поскользнулась на мокром полу.
– О господи, этот дурацкий чай! А чем подтереть, не знаю. Я
с самого утра хотела подмести, меня как-то успокаивает уборка, но ни веника не
нашла, ни щетки, ни тряпки. Выбросила Лида все, что ли?
– У нее тут есть одна хитрая кладовочка, – поднялся Леший. –
Там и обувные, и одежные, и всякие другие щетки. Это в коридоре, причем так
хитро сделано, что если не знаешь – и не заметишь дверцу.
Он выскользнул из кухни, а затем послышался дикий вопль и грохот
падающего тела.
Соня и Струмилин, переглянувшись, вылетели в коридор и
увидели Лешего, распростертого на полу под тяжестью… под тяжестью огромного
голого негра.
Какое-то мгновение все четверо оставались неподвижны. Потом
очнувшийся Леший завозился на полу.
– А ну слезь с меня, дурак! – вскричал он, брезгливо сбросив
с себя мосластого чернокожего, и растерянно обратил глаза к зрителям: – Ребята,
ребята, а негр-то… негр-то резиновый!
Лампа в коридоре была тускловата, и со стороны распростертое
на полу тело казалось практически неотличимо от живого. И только когда
Струмилин легонько поддел его носком кроссовки, то убедился, что Леший прав.
Негр с легкостью балерины перекатился на бок, свалив красные Сонины босоножки
мощно выпяченным органом.
– Вот это бамука! – не то восхищенно, не то испуганно
пробормотал Леший. – Ребята, знаете анекдот? Еще в совковые времена приехали
наши коммуняки в какую-то африканскую страну и пошли на митинг. Партийный босс
толкает речугу насчет черной Африки, которая должна сбросить с себя клеймо
колониального угнетения. «На бамуку! – орут аборигены в ответ, приплясывая и
бия в боевые барабаны. – На бамуку!» Другой партиец качает права насчет полного
и окончательного перехода всей Африки к социализму. «На бамуку! – радостно
вопят угнетенные массы. – На бамуку!» И ушли наши коммуняки с митинга в полной
уверенности, что встретили единодушное одобрение чернокожих братьев. А на ночь,
согласно законам африканского гостеприимства, главе делегации приводят брюнетку
местного разлива. Член КП разделся, а она вдруг всплеснула своими черненькими
ручками: «Ой! Такой большой белый вождь – и такая маленькая бамука!..» Но у
этого рекордсмена бамука, скажу я вам… ой, пардон! – И Леший с некоторыми
признаками смущения расшаркался перед Соней, о присутствии которой, похоже,
начисто забыл.
Впрочем, и Соня, и Струмилин вряд ли его слышали. Не
отрываясь, оба смотрели на мускулистое латексное бедро, с кривым, выпуклым,
каким-то неряшливым шрамом.
И перед глазами Струмилина отчетливо всплыла отвратительная
фотография, на которой женщина с золотыми волосами лежит меж черных колен и…
Мать честная! Выходит, на фотографии и Соня не Соня, и негр
не негр!
– Вот теперь я верю тебе, Леший, – ошеломленно шепнула Соня.
– Верю, что Лидка ненавидела мужчин. Даже не могла заставить себя с настоящим,
живым… ни за что!
Она наклонилась и небрежно колупнула ногтем шрам. И
порывисто выпрямилась, испуганно ойкнув, потому что «шрам» вдруг слез с бока.
Это был никакой не шрам, а искусно наклеенная на латекс заплатка, она сейчас
отклеилась, и из-под нее с шипением начал выходить воздух.
