Агнес помотала головой и осторожно сменила пропитанную гноем повязку. Фельдшеры часто обрабатывали раны кипящим маслом или смесью яичного желтка и скипидара. Но отец Тристан говорил, что лучше крепкого алкоголя средства не найти. Тот помогал в большинстве случаев, хоть монах и не мог объяснить почему.
— Когда я вытащила пулю, то постоянно смачивала рану настойкой, вот и всё, — объяснила Агнес маркитантке.
Она вытерла мальчику мокрый лоб. Парень стонал во сне, но лихорадка уже спала.
— Важно, чтобы в рану не попала грязь.
— Ха! От грязи еще никто не умер, — матушка Барбара недоверчиво покачала головой. — А настойка сделана, чтобы пить. Если мы ею раны чистить начнем, я так скоро не при делах останусь.
— Барбара дело говорит, — послышался пьяный голос подошедшего сзади Барнабаса.
Барышник продал голодным ландскнехтам кишащую личинками конину и теперь решил отметить это дело кружкой кислого вина.
— Выпивку мы продаем ландскнехтам, — продолжал он чуть заплетающимся языком. — Если тебе хочется переводить ее на лекарство, то сначала купи у меня, — тут он осклабился. — А раз уж ты не в состоянии, то рассчитаемся иным способом.
— Оставь девчонку в покое! — вскинулась матушка Барбара. — Мужлану вроде тебя от нее все равно мало проку. Подыщи лучше грудастую толстуху в лагере. С ними-то и у пьяного вдрызг торчком вскочит.
— Да что ты смыслишь в благородных дамах, карга старая!
— Уж побольше вонючего пьяницы… Проваливай!
Барнабас собрался было с ответом, но потом ворчливо отвернулся и ушел за новой кружкой вина. Агнес облегченно вздохнула.
— Спасибо, Барбара, — прошептала она.
Маркитантка угрюмо покачала головой.
— Только не подлизывайся, ничего не выйдет. Я лишь хочу спокойствия в обозе, вот и всё.
Она проковыляла к костру, и Агнес снова занялась мальчишкой. Родина его была разграблена и выжжена. Подобно громадному, все пожирающему червю, армия ползла по швабским землям. Следующей на пути была Франкония. Крестьяне уже захватили там несколько городов и теперь осадили Вюрцбург, где находилась резиденция епископа. Предстояло крупное сражение.
Глядя в бледное лицо спящего мальчика, Агнес вдруг представила, что перед нею маленький, в то время еще худенький Матис. Ей вспомнилось их общее детство, когда войны и нужда существовали для нее разве что в рыцарских романах. Как это часто случалось в последнее время, Агнес мысленно вернулась в Трифельс, к Иоганну и Констанции. И к странному кольцу, которое по-прежнему висело на шее у Барнабаса, такое близкое и при этом недосягаемое.
Эту ночь она снова провела с Барнабасом в обтянутой парусиной повозке, среди бочек с вином, утвари, ржавого оружия и всевозможного хлама. Остро пахло свертками старой кожи, которую барышник только сегодня стащил из сгоревшей кожевни.
Запах напоминал Агнес об Анвайлере.
Маленькая Сатана злобно взирала на нее с сундука. Рядом громко храпел Барнабас. Пьяный, он по крайней мере сразу уснул и оказался не в состоянии на нее наброситься. Лишь спустя пару часов Агнес начала медленно проваливаться в сон. Храп Барнабаса неожиданно обратился в скрип старого дуба, и повозка, казалось, уносила ее прочь.
«Повозка… — подумала Агнес, прежде чем глаза наконец закрылись. — Кожа…»
В эту ночь ей впервые после Трифельса снились не размытые образы. Она видела, слышала и чувствовала все так явственно, точно наяву. Но в этот раз ей приснилась не крепость. Вокруг нее темнел густой лес, и, как теперь, в обозе, Агнес находилась в повозке…
…Повозка трясется, скрипит, стонет. Агнес лежит среди свертков выделанной кожи. Ей знаком этот запах, в котором плесень и кислота мешаются с ароматами леса, — он был ее частым спутником.
Агнес чувствует себя в безопасности. Она напевает окситанскую колыбельную, которой выучилась у мамы, и прижимает к себе резную куклу. Потом зарывается в кожи и закрывает глаза. Повозка катит дальше. С облучка доносятся знакомые голоса, убаюкивают. Кто-то гладит ее по волосам и продолжает песню. Голоса, как мягкие волны, уносят вдаль.
Coindeta sui, si cum n’ai greu cossire, quar pauca son, juvenete e tosa …
Но внезапно раздаются крики, повозка останавливается, Агнес вскрикивает. Сквозь тонкую парусину доносятся лязг оружия и крики боли, пронзительный голос ножом режет слух. Агнес знает этот голос, и комок застревает в горле. Она в страхе зарывается в кожи. Запах теперь такой острый, что она чувствует себя маленьким детенышем, теленком, которого тащат на бойню. Кто-то разрывает парусиновый верх повозки. Доносятся приглушенные звуки, кто-то бьет чем-то острым по сверткам, раз за разом. Звук приближается.
Снова стон. Что-то тяжелое падает на землю возле повозки. Кто-то стаскивает кожи с Агнес. Теперь она совсем маленькая, беззащитная. Глаза у нее закрыты, она не хочет видеть чудовище, которое собирается ее сожрать. Но чудовище ее не пожирает — оно хватает ее, прыгает с повозки и бежит прочь. Агнес осторожно приоткрывает глаза и узнает старого кучера Иеронима. Он всегда угощал ее чем-нибудь вкусным. Позади лежат несколько скорченных силуэтов, запах гари щекочет ноздри, потрескивает огонь. Но Иероним бежит так быстро, что вскоре их обступают лишь ели и буки. Со лба кучера на лицо и на платье капает кровь.
Все мертвы, мертвы, мертвы…
Вот доносится топот копыт. Он стремительно приближается. Иероним хрипит, его шатает. В конце концов он целует Агнес в лоб и сажает в дупло трухлявого дуба.
— Богом молю, сиди тихо! — шепчет кучер.
Он медлит, а потом сует ей в руку что-то маленькое и холодное.
— Твоя мама… — начинает он, запинаясь. — Хотела, чтобы я отдал это тебе. Не теряй его, поняла? И отдай только тому, кому доверяешь! Он сбережет его для тебя.
Иероним в последний раз целует ее в щеку и дальше бежит один. Вскоре он скрывается среди деревьев. Неожиданно по лесу разносится гортанный вскрик. Наконец все стихает.
Она одна.
К лицу липнет паутина, по телу ползают жуки, древесная труха забивается в уши и нос. Но Агнес сидит тихо, как велел ей старый Иероним. Даже когда мимо проносятся лошади, а потом снова слышатся крики и голоса, — она сидит тихо.
Постепенно темнеет, наступает ночь, с неба ярко светит луна. Агнес осторожно выбирается из укрытия. Ей вспоминается маленькая Клара, с которой они все время играли в куклы. Неожиданно у Клары начался сильный кашель, и она умерла. Она лежала в маленьком гробу, неподвижная и холодная. Агнес очень надеялась, что подруга вот-вот поднимется. Как она поднялась сейчас из дупла.
Все мертвы, мертвы, мертвы…
Бледный свет луны пробивается сквозь ветви. Агнес бредет по мху, пробирается сквозь кустарник. Новое красивое платьице рвется в зарослях ежевики. Неожиданно перед ней вырастает женщина. Стоит, точно злая ведьма, с посохом в руке и корзинкой за плечами. Она наклоняется, и голос у нее мягкий, вовсе не злой:
