— Свои.
— Свои дома сидят.
— Открывай, Зуб, не заставляй ждать.
Зубенко открыл дверь и недоуменно посмотрел на типа в очках и с бородкой на пороге.
— Тебе кого, папаша?
Грек снял очки, взял Зуба за майку, подтянул к себе:
— Ты что, зенки пропил? Не узнаешь?
— Грек? — прошептал Зубенко.
— А ты кого ждал? Пригласишь или в дверях стоять будем?
— Кончено, проходи.
Грек осмотрел комнату, обставленную скудно, но чисто. После того случая с убийством Зубенко перестал впадать в беспробудное пьянство. Если другим человеком он и не стал, то хотя бы понял, что может им стать при желании, и теперь накапливал силу этого желания.
— Хоромы у тебя, — хмыкнул Грек. — С балконом. Как у буржуя.
— Так я женат. Жена в отъезде. Она проводница.
— А дети есть?
— Дочка. У бабушки.
— Дети хорошо. Детей беречь надо, — как-то криво и зловеще улыбнулся Грек. — Они ведь маленькие, хрупкие.
— Да чего мы про детей-то? — отмахнулся Зубенко, ощутив, как внутри все похолодело. Умел Грек ударить по больному. И угроза прямо струилась от него мутным потоком.
— И правда, — кивнул Грек. — Ты-то как? Вкалываешь на Совдепию?
— В Апаковском трамвайном депо.
— Честный труженик, значит.
— Так сейчас все труженики. Иначе тунеядство — и все, воровать не надо, а уже в тюрьме.
— Совдепия и сильна тем, что вы все на нее пашете. Все боитесь.
— А ты не боишься?
— Ну уж не статьи о тунеядстве.
— Каждому свое.
Грек выгрузил продукты и вино из портфеля. Зу-бенко порезал закуску, вытащил вареную картошку и банку шпрот. Стол был накрыт. Выпили за здоровье. За братву.
— Какими судьбами? — спросил Зубенко, ощущая, что голову от спиртного повело.
— Кремль посмотреть. Себя показать. Немного прибарахлиться.
— В ГУМ, значит.
— Деньги платить? Нет. Я барахлишко и денежки сам заберу…
— Дело святое, — кивнул Зубенко.
— Есть задумки хорошие. Доля за мной не заржавеет. Так что давай, Зуб.
— Не, я сейчас не играю.
— А ты подумай. Иначе решу, что ты завязать решил. А это, знаешь ли…
— Да ладно, — смутился Зубенко. По старым понятиям завязка каралась жестоко, иногда даже смертью. Эти правила уже немного поистерлись за давностью лет, но от Грека можно всего ожидать. Он, как древний монстр из пучин, — всплывает, чтобы топить корабли. Опасен, очень опасен.
— Ты железом занимался вроде, — перевел разговор Грек.
— Когда это было!
— Мне «маслята» для «нагана» нужны.
— Э-э-э, — протянул Зубенко. — Где ж их возьмешь?
— А ты возьми. Я заплачу. Хорошо заплачу. Рубль у меня длинный всегда найдется.
— Грек, ну туго сейчас и с «маслятами», и с железом. Последний год и не занимаюсь этим. И так каждый день жду, что за старое притянут.
— Совсем ты соплей по жизни растекся. Надо бы тебя напрячь немного, Зуб… Я сказал — найди… Или…
Что «или», Грек пояснять не стал. Да Зубенко и не ждал этих объяснений. Ему было плохо уже от одного вида бывшего кореша, который, впрочем, в зоне корешем по большому счету и не был. А был опасной тварью, от которой все старались дистанцироваться или вести себя с ним подчеркнуто тактично и тихо.
— Ладно, посмотрю, что можно сделать, — Зубенко совсем погрустнел и опустошил стакан с портвейном. — Останешься?
— Нет, — сказал Грек, допивая свою порцию. — У меня есть где прилечь. А ты поторопись, у меня планы большие.
— Попробую.
— А ведь есть у тебя патроны, — удовлетворенно кивнул Грек. — Так что принесешь, никуда не денешься… Меня не ищи. Сам найду…
Глава 47
Три дня назад при обыске у шайки квартирных воров сотрудники отдела по особо тяжким изъяли новомодный компактный катушечный магнитофон «Весна», работающий как от батареек, так и от сети. Еще недавно магнитофоны воспринимались как эдакое чудо техники, но теперь, в принципе, любая семья могла поднапрячься и потратить на ту же «Весну» сто пятьдесят рублей. Поскольку можно спокойно копировать музыку с аппарата на аппарат, у народа появилась возможность переписывать песни. Сразу появились песни и музыка, живущие только на магнитофонах, передающиеся от человека к человеку. Тут и не приветствуемые властью «Битлы», и самодеятельная песня под гитару, иногда душевная и качественная, но чаще беспомощная и никчемная. И блатняк, эмигрантщина.
Вместе с магнитофоном изъяли огромную коробку с пленками. Поливанов для интереса вставил одну, перекрутил немножко вперед, с трудом вдавил заедающую кнопку воспроизведения. И услышал хриплый голос молодого московского артиста Владимира Высоцкого, который набирал в последнее время популярность не запрещенными, но и не разрешенными песнями, жившими на лентах, перепеваемыми в компаниях под гитару. Большинство песен были блатными, что Поливанов, понятное дело, не одобрял, но во всех были искренность и боль.
А в братском огне видишь вспыхнувший танк,
Горящие русские хаты,
Горящий Смоленск и горящий Рейхстаг,
Горящее сердце солдата.
Поливанова аж до дрожи пробрало. И он понял, что простит этому человеку весь блатняк за одни эти строки, сыгранные, спетые, прожитые на таком надрыве.
Он перекрутил ленту назад и снова поставил эту песню. И ощутил, что слезы навернулись непроизвольно. И вот уже зазвучала следующая песня.
Потеряю истинную веру —
Больно мне за наш СССР:
Отберите орден у Насера —
Не подходит к ордену Насер!
Все ведь верно спел. Суть уловил. Да, далеко пойдет артист… Если не остановят…
А почему нет золота в стране?
Раздарили, гады, раздарили.
Давали б лучше «Звёзды» на войне,
А Насеры б нас потом простили.
В точку… «Лучше бы давали на войне»… Правильно говорили раньше, что поэт помечен богом. Есть в этой песне ощущение какого-то непорядка, дисгармонии в стране.
Поливанов не поэт, но тоже прекрасно видел, что слишком много в последнее время всякой ерунды понаделали. Что-то не так идет. Магистральная линия движения верная, здесь сомнений никаких нет, но как-то вилять стали — и все не туда.
Несколько лет назад западные и советские экономисты сделали прогноз, что при таких темпах развития к 70-м годам СССР навсегда оставляет позади США, к 80-м мировая система социализма идеологически, экономически и технологически безраздельно доминирует в мире. А теперь такое ощущение, будто тормоза нам ставят… Да, ракеты бороздят космос, физики штурмуют ядра атомов, строятся города, люди получают квартиры. Но, несмотря на треск лозунгов о коммунизме к 1980 году, экономика начинает пробуксовывать. Под призывы догнать США по удоям молока из магазинов исчезает еда. Поливанов по долгу службы знал, что после повышения цен на продукты почти на треть в позапрошлом году вспыхнули кровавые массовые беспорядки в Новочеркасске — при их подавлении убито двадцать шесть человек, в основном рабочие электровозостроительного завода. В СССР, стране победившего пролетариата! Это чем объяснимо?!
