Если вы — доктор медицины, значит, довольно много людей при встрече с вами начинают рассказывать о своих болячках и спрашивать, как им вылечиться. Большинство из них знает, что так поступать не стоит, но они все равно это делают, пусть и с извинениями. У Льюиса Ньюмена был друг, имевший докторскую степень. Он оказался достаточно неблагоразумен, чтобы при знакомствах называть себя «доктором». Так продолжалось некоторое время, и вскоре он понял всю опрометчивость такого поведения.
Но все знали, что Льюис — доктор медицины и член Королевского колледжа врачей, и он этого не скрывал. Поэтому он не удивился телефонному звонку Алана Норриса, который обратился к нему за советом. В душе Льюис уже пожалел, что в свое время дал ему свою визитную карточку. Однако он был не против проконсультировать его. Ему нравился и сам Алан, и эта женщина, с которой он сбежал из семьи. Ведь это были друзья детства — люди, с которыми он, конечно, расстался давным-давно, но которые все еще остались в его памяти. Кроме того, хотелось посмотреть, где они живут, как ладят друг с другом, оценить их отношения на предмет того, насколько они прочны и как долго продлятся.
Для Дафни Фернесс подошел бы и обычный терапевт. Зачем ей именно он? Возможно, чтобы доктор не узнал, что Алан Норрис (или любой другой мужчина) вступил с ней в близкие отношения.
— Я мог бы зайти завтра днем, — сказал Льюис. — Мне нужно взглянуть на нее.
— Она вся дрожит, — объяснил Алан. — Но вы приезжайте к нам на ужин. Будем рады вас видеть.
Дрожь Дафни усилилась, когда она увидела письмо от Розмари. Оно было адресовано ей и Алану, но она открыла его сама. Алан стоял позади.
— «Дорогие Алан и Дафни, — прочитала она вслух, хотя он отчетливо видел текст. — Примите мои извинения. Я очень сожалею о том, что произошло на прошлой неделе. Не знаю, почему я так поступила, почему бросилась на вас, Дафни. Насилие — вещь всегда бесполезная. Теперь я глубоко сожалею об этом. Если вы сможете меня простить, то мне бы очень хотелось с вами увидеться. Единственный способ преодолеть эту неприятность — это поговорить. Именно это я и хотела бы сделать. Возможно, вы считаете, что лучший выход — это развод и настало время двигаться дальше. Я твердо полагаю, что мы должны это обсудить. Поэтому нам нужно обязательно встретиться. Позволите ли вы снова приехать к вам, на этот раз с дружеским визитом? Если предпочитаете, то можете сами приехать ко мне. Пожалуйста, не игнорируйте мое письмо. Я искренне хочу повидаться с вами обоими. Розмари».
— Даже не знаю, что и сказать, — проговорила Дафни. — А ты что думаешь?
— Ты ведь сможешь это вынести, надеюсь? Мне кажется, она пишет вполне искренне. Моя внучка Фенелла говорит, что это покушение на твою жизнь стало для Розмари своего рода очищением.
— Фенелла? Но с чего это вдруг?..
— Она же психолог.
— Знаешь, ее письмо стало для меня тоже очищением. От чертовой трясучки. У меня больше не дрожат руки…
Алан поцеловал ее.
— Я так рад. И хорошо, что Льюис к нам заедет.
Розмари снова вернулась к своей швейной машине. У нее была выкройка платья, к которому она раньше не притрагивалась, потому что считала его слишком вызывающим. В комнате давно лежал материал, несколько метров травчатого шелка. Воображая, как воспримут ее письмо на Гамильтон-террас, она раскроила ткань и теперь обрабатывала боковой шов. Если удастся закончить платье вовремя, она как раз наденет его, когда к ней приедут Дафни и Алан. Фантазируя, она представляла себя в этом платье, когда приедет полиция и ее арестуют, обвинив в преднамеренном убийстве. Во всех газетах напечатают ее фотографию, опишут как «элегантно одетую и довольно пожилую женщину». Они вынуждены будут сообщить ее возраст. Дафни Джоунс старше, подумала она. Возможно, на целых три года. Розмари закончила шов, удалила наметочные стежки и собиралась уже взяться за следующий, когда зазвонил телефон.
Дафни? Алан? Нет. Звонил Роберт Флинн. Он с сожалением узнал, что они с Аланом расстались. Да, это очень грустно, ответила Розмари, но выразила надежду, что это не навсегда. Он рассказал о своей долгой дружбе с Аланом, заметив, что в последние годы они как-то отдалились. Розмари вдруг ощутила внезапный приступ гнева.
— И вы еще смеете говорить мне, что ничего не знали об этом! — крикнула она в трубку. — Вы же были его алиби! Все то время, которое он проводил У нее, он, по его словам, был у вас. Он всем вам рассказал, и вы были готовы солгать ради него. Ложь, ложь, ложь — вот что я должна была вынести! Но я была его женой больше пятидесяти лет!
Роберт Флинн запнулся, потом пробормотал, что весьма сожалеет. Что не имеет с этим ничего общего и ничего не знает.
— Лгун! — закричала Розмари и швырнула телефон на пол.
Ее дыхание сбилось, когда телефон зазвонил снова. Голос Алана произнес:
— С тобой все в порядке? У тебя больной голос…
— Я не больна. Просто позвонил твой дружок Роберт Флинн. Он разозлил меня. Сейчас со мной все в порядке. Вы получили мое письмо?
— Именно поэтому я и звоню.
— Я думала, что позвонит она.
На это он ничего не ответил.
— Ты ведь пишешь, что хотела бы поговорить с нами обоими. Когда ты хотела бы приехать?
Когда-то фраза «с нами обоими» относилась к ней и Алану.
— В пятницу подойдет?
Он ответил, что подойдет. Теперь ей нужно все хорошенько обдумать и принять решение. Нет, не о том, убивать Дафни или нет, это уже было решено. Ей предстояло решить, как это проделать и как устроить настоящее шоу. Чтобы все, кто живет на Гамильтон-террас, узнали, как она оскорблена и как сумела постоять за себя.
— Передай от меня привет Дафни.
Это звучало, конечно, абсурдно. Единственное чувство, которое она испытывала к Дафни Джоунс, была ненависть. Вновь усевшись за швейную машинку, она попыталась прострочить шов на рукаве, но он получился неровным. Нужно было все распороть. Она скомкала незаконченное платье и со злостью запихнула в ящик стола, где хранились ножницы и нитки. Как бы ей сейчас хотелось схватить руку Дафни Джоунс, затолкать под иглу и запустить машинку. У Дафни очень тонкие руки с длинными пальцами. Игла, прежде чем войти в ладонь, пробьет кожу, вены и сухожилия… Розмари с удовольствием представляла себе эту картину. В прошлом она даже слышать не могла о пытках. Эпизоды об истязаниях, попадавшиеся в газетных статьях или книгах о Средневековье, вызывали у нее отвращение. Но теперь она с явным удовольствием представляла себе, как Дафни извивается на дыбе, как визжит от страха, сидя на электрическом стуле, каким ужасом наполняются ее глаза при виде колеса Святой Екатерины
[23]
. Она, правда, никогда не задумывалась, как именно действуют все эти орудия пыток. Но, как бы там ни было, они причиняют жуткую боль, а именно этого сейчас и заслуживала ненавистная соперница.
