Нечто подобное в своих воспоминаниях излагал и лейтенант Орлов: «Когда нас подвели к передовой, то развязали глаза. Мы направились к нашим позициям. Достаточно быстро мы преодолели половину пути. Мы были на полпути к нашим. Капитан Остапенко повернулся ко мне и сказал: «Выглядит так, будто бы мы специально это устроили. Нам опять подложили свинью». Едва он успел произнести эти слова, как раздалось три сильных взрыва. Вокруг нас свистели осколки. Капитан Остапенко пошатнулся и упал на землю».
О сильном минометном огне свидетельствовали также немецкие солдаты и артиллерийские наблюдатели-наводчики. Судя по всему, обстрел вела советская минометная батарея, командир которой не был проинформирован о посылке в расположение немецких частей парламентеров. Однако при этом нельзя исключать возможности, что смертоносные осколки «прибыли» с венгерской стороны. В 1968 году Петер Гостоньи получил письмо от одного из оставшихся в живых защитников Будапешта. В письме говорилось, что огонь вело венгерское зенитное орудие. Другие источники не исключают подобной возможности. Согласно экспертизе осколков, извлеченных из спины убитого капитана Остапенко, они имели венгерское происхождение. При этом нельзя исключать, что после провала переговоров убийство парламентеров было спланировано самими немцами.
Согласно свидетельствам очевидцев советское командование посылало к немцам еще и третью группу парламентеров, точнее парламентера. Из расположения 30-го стрелкового корпуса на лошади с белым флагом выехал советский офицер. Он прибыл в расположение 13-й танковой армии, откуда был препровожден к начальнику штаба генерал-майору Шмидхуберу. Это событие было зафиксировано в журнале боевых действий. Как оказалось, парламентер (видимо, для храбрости) был слегка выпившим. Он предложил заключить трехдневное перемирие, после чего защитники Будапешта должны были капитулировать. После этого Шмидхубер набрал по телефону Пфеффер-Вильдебруха. Эсэсовец наотрез отказался обсуждать данное предложение. Он заявил, что высказал свое мнение советскому командованию и не видит смысла в дальнейших переговорах. Русский офицер был взят в плен. О его дальнейшей судьбе ничего не известно.
О смерти парламентеров московское радио сообщило 31 декабря 1944 года. Одновременно с этим о данном происшествии стало известно в Верховном командовании вермахта. Там было отдано приказание провести следствие: как-никак, убийство парламентеров всегда считалось непростительным военным преступлением. Следствие выявило ранее неизвестные факты, с которыми отечественный читатель познакомится впервые.
По требованию Верховного командования сухопутных войск Германии в армию Балка был послан запрос. В ответ в Берлин от Пфеффера-Вильденбруха пришла следующая радиограмма. «Речь идет не о двух советских офицерах-парламентерах, а о посланных в качестве парламентеров четырех немецких военнослужащих». Пфеффер-Вильденбрух утверждал, что это были немецкие солдаты, которые были расстреляны красноармейцами. Он категорически отрицал, что в расположении Будапешта появлялись какие-либо советские офицеры. Он заверял берлинское командование, что радиосообщения о гибели парламентеров были всего лишь пропагандистской уловкой.
Пфеффер-Вильденбрух отрицал все, — даже несмотря на то, что имелось множество свидетелей, которые утверждали, что ему докладывали о появлении группы Остапенко (возможно, даже о третьем случае). В итоге этот эсэсовец ввел в заблуждение вышестоящее командование и направил следствие, проводимое Верховным командованием сухопутных сил Германии, по ложному пути. Напомним, что официально парламентеры находились под защитой международного права. В итоге расследование закончилось ложной констатацией «факта», что контакты с советской стороной происходили только через посредство немецких военнопленных, а сообщения о гибели советских парламентеров были «грубым трюком советской пропаганды». В итоге подобные сведения были разосланы во все сражающиеся на Восточном фронте армии и комендантам всех «крепостей».
Если бы не жуткий скандал, который советское командование раздуло по делу Штайнмеца — Остапенко, то, возможно, в версию о четверых немцах можно было бы даже поверить. Но комендант Будапешта своей ложью только усилил психоз «тотальной войны», в итоге сделав невозможной капитуляцию венгерской столицы.
Если говорить по сути, то, кроме как в радиограмме Пфеффера-Вильденбруха, данные четверо немцев нигде не упоминаются. Позже, когда Пфеффер-Вильденбрух беседовал с Гостоньи, то бывший (на тот момент) эсэсовец даже не упомянул о данном эпизоде. Косвенным доказательством того, что «случай четверых» был ложью, является тот факт, что немецкая пропаганда никак не использовала этот случай (в немецкой трактовке), он вообще упоминался исключительно во внутренних документах. Ничего о немецких парламентерах не говорилось и в советских источниках. Более того, сама возможность посылки подобных парламентеров в корне нарушала существовавшее тогда международное законодательство. Впрочем, это не исключало использования военнопленных для подрыва морального духа противника. Наиболее часто они использовались в пропаганде, в частности, вещании через громкоговоритель. Но во время осады Будапешта для этих целей в первую очередь использовались попавшие в плен венгры.
При этом нельзя исключать факта, что ни одна из сторон не говорила полную правду. Явно бросается в глаза, как неуклюже Литтерати-Лоёц пытался откреститься от этого инцидента. Он пытался снять любую ответственность и с себя, и со своего подразделения. В случае с группой Остапенко советское командование знало (или хотя бы догадывалось), что причиной гибели парламентера стал собственный минометный обстрел, а потому пыталось скрыть обстоятельства гибели парламентера. Не стоит забывать, что подготовка к визиту парламентеров была явно недостаточной. По крайней мере, Пфеффер-Вильденбрух не знал о советских трансляциях, в которых сообщалось о предстоящей миссии переговорщиков. Именно этим можно объяснить, что машина Штайнмеца направилась к позициям противника в самом неудобном для этого месте. В любом случае гибель двух парламентеров была случайностью. Но Пфеффер-Вильденбрух пытался изобразить ее как попрание советскими войсками принципов международного права, что указывает:
а) на принципиальное нежелание вести переговоры;
б) на попытку использовать данный случай (вывернув его наизнанку) в пропагандистских целях.
В итоге 17 января 1945 года комендантам всех «крепостей» (Будапешт, Кенигсберг, Бреслау, Познань, Глогау, Кюстрин) и армейским частям, их оборонявшим, категорически запрещалось вступать в переговоры с представителями Красной Армии, так как те «грубо попирают» нормы международного права. Не исключено, что провокация с «четырьмя немцами» была сфабрикована лишь для того, чтобы отдать данный приказ, а стало быть, продлить агонию рейха и закрыть путь к капитуляции «крепостей».
Не исключено, что, предвидя возможность судебного процесса по делу о военных преступлениях, немецкое командование сразу же хотело отмежеваться от гибели советских парламентеров, прибегнув к тактике того, что сейчас называется «перевод стрелок». Тем паче, что случаев гибели парламентеров в годы Второй мировой войны не наблюдалось. Но, с другой стороны, есть несколько интересных фактов. Во время процесса над Пфеффером-Вильденбрухом советская сторона не задала ни одного вопроса относительно гибели Остапенко. То же самое произошло на процессе по делу Ивана Хинди, который в 1946 году был приговорен к смерти. Безусловно, все это указывает на то, что советские обвинители знали, что данные люди не были причастны к гибели парламентеров.
