Мальчики хмуро переглянулись.
Одинцов твёрдо сказал:
– Я, правда, плакал, и теперь у меня как-то сердце сжимается, и бабу Ивгу мне жалко, но только всё равно своих слов не меняю. Надо уходить! Это вопрос пионерской чести!
Глава 38
Пионерская дисциплина
Васёк пошёл к Матвеичу. Волнуясь, рассказал про Степана Ильича и закончил словами:
– Мы не хотим больше у него жить!
Матвеич внимательно слушал, потирая двумя пальцами усы. Николай Григорьевич молчал, изредка взглядывая на Матвеича.
– Мы за дядей Степаном по пятам ходим! Куда он – туда и мы, – начал опять Васёк.
Матвеич вскочил, двинул стулом, рассердился:
– «Мы, мы»! Это кто тебе дал право распоряжаться? Кто вас назначил за Степаном следить?! «По пятам ходим»!.. Видал, старый? А кто ему такое поручение давал, я спрашиваю?
– Мы думали… – вспыхнул Васёк.
– А вы не думайте! Есть поручение – выполняй! Дисциплину забыл?
Васёк молчал, сбитый с толку, обиженный.
– Видал, старый? Они за ним по пятам ходят! Ах вы, бисовы диты! – крикнул Матвеич, с шумом обрушиваясь на табуретку.
– Ну, ну, расшумелся!.. – постучал по столу Николай Григорьевич и притянул к себе Васька. – Садись со мной, пионер… Следить за дядей Степаном не надо, понял?
Васёк кивнул головой.
– Ну, понял – и весь разговор. И жить у Степана Ильича будете, как жили. Этого от вас пионерская дисциплина требует. Понятно?
Васёк удивлённо посмотрел на Николая Григорьевича и ничего не сказал. Потом нерешительно кивнул головой.
– Тоже понятно? Ну и хорошо! А вот если ещё какие новости у тебя есть – выкладывай.
Васёк поглядел на Матвеича. Тот вдруг громко, раскатисто захохотал, встряхивая головой и откидываясь назад:
– «По пятам ходим»! Ну, диты! От бисовы диты! – От смеха щёки его побагровели, могучая грудь тряслась.
Глядя на него, Николай Григорьевич не выдержал и тоже засмеялся. Васёк побледнел от обиды, встал и пошёл к двери.
– Стой, стой! – закричал Матвеич. – Садись за стол. Давай отчёт: где были, что делали? Я тебе насчёт продовольствия задание давал.
– Фашисты три машины нагрузили. Сева слышал – на Жуковку повезут; шофёр говорил – в Лукинках бензин будут брать. Полицаи поедут и солдаты. А там на одном грузовике… – Васёк нерешительно взглянул на Матвеича.
– Давай, давай дальше! – кивнул тот.
– На одном грузовике пулемёты стоят.
– Добре! А когда повезут? Не слыхал?
– Нет. Скоро, потому что уже совсем нагрузили.
Матвеич заложил назад руки, большими шагами заходил по комнате, бормоча что-то про себя и загибая на руке пальцы.
Когда Васёк уходил, Матвеич дал ему толстый пакет:
– Спрячь хорошенько. Пойдёшь в Макаровку. К Миронихе. Баба Ивга скажет куда. Сам пойдёшь. Толкового товарища возьми. Да гляди в оба: не попадитесь – далеко это. Я там давно не был, не знаю… может, фашисты в селе стоят, – так осторожненько!
Васёк шёл недоумевающий, но успокоенный доверием Матвеича. По дороге он думал о Степане Ильиче: «Тут какая-то тайна. Матвеич умный, он всё знает, только не говорит. А как может он сказать, если ребятам этого знать нельзя! Может, Матвеич сам следит за дядей Степаном, но не хочет, чтобы мы знали… Ну и пускай! Нельзя так нельзя. Наше дело – слушаться. Как Матвеич сказал, так я и передам. И рассуждать об этом не надо больше, и думать не надо».
Но думалось как-то невольно.
Васёк вспомнил разговор с Николаем Григорьевичем и вдруг остановился, поражённый внезапной мыслью: «А если всё это неправда? Дядя Степан нарочно старостой стал, чтобы всё узнавать у фашистов!»
Перед глазами Васька встало тёмное, полное глубокой душевной тоски лицо Степана Ильича.
– Пусть это будет неправда, дядя Степан, пусть это будет неправда! – прижимая к груди руки, прошептал Васёк.
Дома он строго сказал ребятам:
– Не велел Матвеич следить. И уходить не велел.
– Что же это? – растерялся Одинцов. – Что ж это, Васёк? Ведь мы – пионеры!
– А для пионеров есть пионерская дисциплина! – обрезал его Васёк.
О поручении, данном ему Матвеичем, он сообщил только то, что уходит далеко и не знает, когда вернётся. Ребята огорчились, но спрашивать не стали.
– А вы тут не зевайте! Пусть на пасеку за меня Мазин сходит, если надо будет.
С собой он решил взять Одинцова.
С вечера баба Ивга уложила им в мешок еду, рассказала дорогу:
– Может, с людьми подъедете где… А то тропинкой пройдёте напрямки. Далеко это… от Жуковки в сторону. Торбы я вам сошью; в случае чего, сохрани бог, скажете: сироты, побираемся…
Глава 39
Виденье
Мальчики вышли на рассвете. На длинной деревенской улице маячили фигуры полицаев. За хатой конюха Леонтия скользнула тень Петро. Васёк забеспокоился:
– Чего это он там высматривает? Надо бы предупредить… Подожди меня.
У конюха стояли фашистские солдаты. Сам конюх с семьёй ютился рядом в каморе. Васёк осторожно перелез через плетень и стукнул в закрытое окошко каморы. Дверь приоткрылась, выглянула жена Леонтия.
– За вашей хатой Петро ходит! – шепнул ей Васёк.
Леонтьиха испуганно захлопнула дверь.
Мальчики пошли дальше. За селом на выгоне стояли машины, нагружённые продовольствием. Две из них были уже доверху заложены ящиками и мешками. Гитлеровские солдаты прикрывали их серым тугим брезентом. Третью машину нагружали полицаи. Вдоль забора ходил часовой. Мальчики незаметно прошмыгнули мимо, в молодой лесок позади выгона. Пройдя несколько шагов, они остановились, удивлённые неожиданной встречей.
Под орешником сидел Мазин с каким-то незнакомым человеком. Человек этот был босой, с завязанными тряпкой пальцами; одежда мешком висела на его худых плечах, широкие украинские штаны были подвязаны ремешком. Он о чём-то рассказывал Мазину, опираясь локтем о землю, поднимая вверх густые выцветшие брови и морща лоб. Рядом на траве лежала горка вырезанных из орешника дудочек. Одна из них, с зелёной резьбой, видимо, принадлежала уже Мазину. Он вертел её, прикладывая к губам, но свистнуть не решался.
– Да-а… Гитлеровец на работу не прыток. За него лакеи работают. Ишь, грузят, стараются… – щуря светлые глаза, говорил незнакомец. – Вот этот полицай, мальчишечка, и называется изменник Родины. Самый худший вид человека! И даже человеческого в нём ничего не осталось – потому как, если правильно разобраться, из чего состоит человек? Какие такие качества он в себе имеет? – Он склонил голову набок, растопырил на руке пальцы. – Первое – любовь к Родине! Гляди, какой палец я загибаю… – Он загнул большой палец. – Второе…
