– Постой, постой! Кто это Трубачёв и какая Синицына? – переспрашивала тётя Аня.
Глава 28
Мачеха
Петя Русаков избегал Мазина. Он не мог ни на что решиться. Он знал, что товарищу сейчас не до него, что он занят одной мыслью: как выручить Трубачёва.
«И что ему Трубачёв?» – ревниво думал Петя, но его самого грызло сознание своей вины перед Трубачёвым.
После школы, когда они шли вместе, Мазин, что-то уточняя про себя, сказал загадочные слова:
– Сначала дурак, а потом трус…
Петя испугался и даже не стал спрашивать, что это значит, и успокоился только тогда, когда после долгого молчания Мазин добавил:
– Не похоже на Трубачёва.
Значит, он думал не о Пете.
Дома Екатерина Алексеевна была одна.
– Давай скорей обедать, Петя. Я ужасно хочу есть, еле дождалась тебя!
– А вы бы обедали без меня.
– Я не люблю одна. Мой скорей руки и садись!
– А папа поздно придёт? – чтобы выказать ей внимание, спросил Петя.
– Папа большую партию обуви сдаёт… спешил, нервничал утром, – озабоченно сказала Екатерина Алексеевна, наливая Пете суп. – Он ведь хочет везде первым быть, наш папа!
– А я сегодня хорошо по русскому ответил, – ни с того ни с сего сказал Петя.
– Да что ты! Вот порадуем отца, а то он всё беспокоится… А по какому предмету у тебя плохо? Ты мне покажи – можно разделить на небольшие кусочки и подогнать понемножку, – просто сказала Екатерина Алексеевна.
Голос у неё был спокойный, серые глаза смотрели на Петю дружески-ласково. Петя понял, что она совсем не собирается говорить ему надоедливые и неприятные слова: лентяй, лодырь, неблагодарный… Он стал рассказывать, принёс учебники. Про арифметику он сказал с гордостью:
– Это у меня хорошо. Я задачи любые решаю.
– А я, помню, как мучилась с ними, – засмеялась Екатерина Алексеевна. – Прямо плакала иногда!
Она стала рассказывать о школе, в которой училась, вспоминала разные случаи. И Петя вдруг увидел, что она ещё совсем не старая. Ему даже стало смешно, что она называется мачехой и что он мог её бояться.
После обеда они вдвоём мыли посуду.
– Это твой товарищ, толстячок такой? – спросила Екатерина Алексеевна. – Я его во дворе видела. Хороший мальчик, приветливый такой, вежливый!
Петя удивился. Никто ещё никогда не говорил так о его друге.
– Это Мазин! – гордо сказал он. – Я его позову как-нибудь, можно?
– Конечно. Комната большая – можете и почитать и позаниматься тут. И мне веселее будет.
– Может, сейчас его позвать? – обрадовался Петя.
– Когда хочешь! – расставляя в шкафу посуду, отозвалась мачеха.
Петя вышел во двор. По старой привычке, он сейчас же, немедленно передал бы Мазину весь этот разговор, но теперь у него на душе скребли кошки.
«Надо мне всё обдумать самому, как быть. Если сознаваться, то сейчас, сию минуту… Хотя теперь уж всё равно поздно… Надо было в школе…»
Петя не пошёл мимо окон Мазина, он обогнул сарай и вышел на улицу с другой стороны двора, через старую калитку. Вдоль улицы бежал широкий мутный ручей. Петя вытащил из кармана обрывок бумаги, навертел его на щепку, пустил по ручью и пошёл за ним. Мысли у Пети были невесёлые.
«Если сказать Мазину, он скажет Трубачёву. А может, даже заставит сознаться перед всеми. Да ещё трусом назовёт и презирать меня будет. А на сборе, когда все узнают, скажут: чего молчал? И начнут прорабатывать… А там ещё отца в школу вызовут… и отец…»
Петя похолодел. Щепка с размокшей бумагой давно уплыла с мутной, серой водой.
«Если бы отец выпорол где-нибудь… не дома, чтобы она не знала…»
Петя вспомнил ясные серые глаза Екатерины Алексеевны, их сегодняшний разговор об уроках, о Мазине.
Он вдруг представил себе, как она надевает свою шубку, повязывает пушистый платок и, не оглядываясь, бежит к двери.
И он, Петя, опять остаётся один на всю жизнь…
– Ты что в самую лужу залез? Вот мать тебе покажет за это! – проходя мимо, сказала какая-то женщина.
Петя пошёл домой.
– Постой, у тебя в калошах вода хлюпает. Сними их в кухне. И ботинки сними, – сказала мачеха. – Да где ты болтался? На, мои шлёпанцы надень! – Она бросила ему войлочные туфли и строго сказала: – Это не дело, Петя, так насмерть простудиться можно!
– А кому я нужен? – улыбнулся Петя.
– Такой глупый никому не нужен, – сказала Екатерина Алексеевна, присаживаясь с ним рядом и стаскивая с его ноги мокрый чулок. – А вообще никогда не смей так говорить! Не обижай папу и меня.
– Я не буду! – сказал Петя и тут же решил никогда, ни за что не сознаваться в своём поступке. Что бы ни было!
Глава 29
Надо посоветоваться
На тихой улице в маленьком домике с тремя окошками всегда далеко за полночь светился огонь. Люди, идущие на ночную смену, привыкли к этому огоньку, как привыкают к обычному уличному освещению. А когда огонь погасал, какаянибудь соседка, зевая, говорила:
– Учитель свет погасил. Видно, дело к рассвету.
Сергей Николаевич сидел за своим письменным столом. Сбоку лежала горка журналов; под тяжестью книг сгибались полки; из портфеля выглядывала стопка тетрадей. Толстая книга с несколькими закладками лежала перед ним. Он медленно перелистывал её, отмечая карандашом какие-то строчки, и, положив подбородок на скрещённые пальцы, думал.
Учитель учился.
Рядом, в маленькой комнатке, спал его старик-отец. Седая голова его покоилась в тёплой ямке подушки, одеяло со всех сторон было заботливо подвёрнуто.
Было часов одиннадцать. Под окнами ещё слышались шаги прохожих и обрывки фраз, когда Сергей Николаевич сел за свой письменный стол. Он перевернул несколько страниц книги своего любимого педагога Ушинского, отложил книгу в сторону и долго сидел задумавшись.
«Готовых рецептов, видно, нет. В каждом отдельном случае свои причины и вытекающие из них действия… Правильное решение зависит от правильного понимания ребёнка…»
Думая так, Сергей Николаевич машинально ставил на листе бумаги какие-то чёрточки, потом так же машинально написал три фамилии: Трубачёв, Одинцов, Булгаков. Осторожно соединил их стрелками, потом зачеркнул Трубачёва и поставил его отдельно. И, откинувшись в кресло, устало моргая и морща лоб, он стал решать про себя какую-то трудную задачу. Ответ на неё напрашивался простой: рассердился на статью и зачеркнул свою фамилию. Но этот ответ не удовлетворял учителя. Подавленный вид Трубачёва тоже ни в чём не убеждал его.
– Нет, это не так просто… не так просто, – тихо говорил он себе, вспоминая Трубачёва другим: с открытыми, смелыми глазами, с горящим, огненным чубом на загорелом лбу. Сергей Николаевич, ловил себя на особой симпатии к этому ученику. – Может, я невольно пытаюсь оправдать его, потому что он мне симпатичен больше других?
