— Да это — так… Видно, кто-то из школьников последние листки из тетрадки вырвал да отдал. Ну, на этом листке не пишите — и все!
— Что? Что? — рассеянно переспросил Васек и медленно прочитал вслух первые строчки стихов:
Зелененький поезд сюда нас привез,
Заехали мы на Украину в колхоз…
— Зелененький поезд? — живо перебил его Саша. — У нас тоже был зелененький поезд… Странно… — сказал он, заглядывая в листок.
— Читай, читай! — заторопил Одинцов. Сквозь тонкую кожу на его лице проступили красные пятна, и даже веки покраснели.
Васек громко, с волнением в голосе прочитал дальше:
С любовью нас встретили, точно родных, —
В Советской стране не бывает чужих,
Все любят друг друга и славно живут.
Да здравствует мирный и радостный труд!
— Игнат! Где это взяли? Откуда? Ребята! Ведь это… это писала Нюра Синицына, — прошептал Одинцов.
— Это наша Нюра… я узнал… И, может, она жива? Может, все они живы? — заволновался Саша.
Васек посмотрел на товарищей и покачал головой:
— Эти стихи Нюра могла написать в первые дни, когда мы только приехал". И, может, потеряла тетрадку или отдала кому-нибудь из здешних девочек… Мы возьмем себе на память эти стихи… Только надеяться на что-нибудь, по-моему, нельзя…
— Да, конечно… Митя сам видел разбитый грузовик, — упавшим голосом сказал Саша.
Все замолчали. Игнат глубоко вздохнул, поправил свою кубанку:
— Кого нет — того нет. О живых надо думать… Так вот, я свое слово сказал. А вы тут постарайтесь. Может, успеете, так к ночи и расклейте.
— Ладно. Сделаем, — поднимаясь, сказал Васек. — Выходите по одному… Когда придешь опять, Игнат? — все еще потрясенный напоминанием о девочках, грустно спросил Васек.
Игнат присел на корточки и быстро зашептал:
— Справляйтесь сами, хлопцы, — у нас другие дела объявились. Не можно мне часто приходить, а если надо, Грицька посылайте ко мне.
Прощаясь, он еще раз попросил не задерживать листовки… Но ребят ждала неудача.
По хате тяжелыми шагами ходил Степан Ильич. Переписывать сводку при нем боялись. Тайна — так от всех тайна. Пробравшись гуськом мимо Степана Ильича, ребята сели в угол и тихо зашептались. Степан Ильич неодобрительно посмотрел на них, но ничего не сказал. В последнее время он был хмурый и неразговорчивый.
Пошептавшись, ребята послали Сашу к Макитрючке, чтобы узнать, вернулись ли Мазин и Русаков. В ожидании они бегали несколько раз к воротам и обратно. Степан Ильич стоял у окна, повернувшись к ним спиной и постукивая пальцами по стеклу, — о чем-то думал.
— Может, он уйдет куда-нибудь?
— Он всегда вечером уходит…
— Одинцов, ты так, намеками, узнай у него, уйдет он или нет, — кивнул на Степана Ильича Васек.
Одинцов, сделав непринужденный вид, подошел к другому окну и, покосившись на Степана Ильича, сказал:
— Ой, как темно уже! Наверно, сегодня никто никуда не пойдет, дядя Степан?
— Как это — никто никуда? — насмешливо переспросил Степан Ильич и, вдруг с шумом подвинув табуретку, сел, сложив на коленях руки. — А ну-ка, идите сюда, вылезайте из-за печки!
Ребята переглянулись и робко подошли:
— Мы?
— Вы, вы! Настало время мне поговорить с вами всерьез. И вы этот разговор запомните хорошенько, чтобы два раза повторять не пришлось. — Степан Ильич поднял вверх палец и, медленно отчеканивая каждое слово, сказал: — Чтобы с этого часу прекратить всякие ваши перешептывания и лазание где ни попало! И не носитесь вы по селу как угорелые, не советуйтесь в каждом углу, потому что все ваши тайны у вас на лбу написаны… Всякое это ваше подмигивание, подмаргивание…
— А мы не подмаргиваем, — быстро перебил его Одинцов.
— Как это — не подмаргиваете? — сердито стукнул по столу Степан Ильич. — Я сам видел. И все это вы делаете на глазах у врагов, шмыгаете перед самым их носом. Да что вам война — игрушка, что ли?
— Да мы не подмаргиваем! — вспыхнул от обиды Васек.
Дверь неожиданно открылась, и Саша, просунувшись наполовину, замахал рукой и, делая таинственные знаки бровями, вытянул трубочкой губы:
— Васек, выйди… Васек…
Степан Ильич шагнул к двери, взял за плечо Сашу и поставил его перед собой:
— Вот, видали? Ну, чего ты моргаешь? Что там случилось?
— А я не моргаю, — растерявшись, сказал Саша.
— Ну, а как же эта твоя мимика называется?
Ребята не выдержали и рассмеялись.
— Эх, дети, дети! Нет у вас настоящего понимания того, что происходит… Да если вам взрослые что-либо поручают сделать, делайте, но не обращайте все в игру и не смейте что-либо придумывать от себя! Потому что вы можете муху в слона превратить, и из-за вашей глупости хорошие люди могут погибнуть, и сами вы пропадете ни за грош, ни за копейку. — Степан Ильич встал, откинул на окне занавеску. — Вот… глядите сюда!
Присмиревшие ребята один за другим подошли к окну. Отсюда видна была улица… У каждых ворот и у плетня стояли и ходили гитлеровские солдаты, громко, развязно переговариваясь на своем языке.
— Вот он, наш враг… В каждой хате, на каждом шагу… Кровью нашей он не дорожит, людей в ямы живьем бросает. С оружием пришел, с хитростью, с коварством… Вот и подумайте, как надо себя вести, ребята! — тихо закончил Степан Ильич.
Глава 31
НА СТАРОЙ МЕЛЬНИЦЕ
Два дня Мазин и Русаков блуждали по лесу. Спускались в лесные овраги, забирались в густую чащу. Петька складывал рупором ладони и гудел, подражая горну. Лес откликался протяжным эхом. Стали попадаться путаные тропинки, лесные дороги. Мазин решил вернуться. Лес то густел, то редел, приметы были так похожи, что мальчикам начинало казаться, будто они уже проходили эти места. Перед глазами неожиданно открывался молодой сосняк, за ним белели березы. В непроходимой чаще леса было темно и сыро, солнце скупо проникало туда сквозь густую зелень кустов и деревьев, на траве не просыхала роса. Мазин чуть не провалился в болото. Под мягким, бархатным ковром, расшитым незабудками, стояла ржавая вода.
Ночевали опять в лесу.
— Заблудились! — объявил утром Мазин. — Надо речку искать. Я в речках хорошо разбираюсь!
— Помнишь, как ты по Северной Двине ездил? — фыркнул Петька.
Мазин улыбнулся:
— Все помню! Эх, и времечко было, Петька! Сергей Николаевич, директор. Грозный!.. А школа! Я ее часто во сне вижу… Стоит себе и стоит на том же месте!
Стали вспоминать всякие мелочи школьной жизни. Все тогдашние неприятности казались теперь милыми и смешили до слез.
