Васек тоже ничего не сказал. Он притянул к себе Павлика, потрогал его худенькие плечики, неловко потрепал по голове:
— Октябренок…
— Братик, — поспешно сказала Нюра. — Он тетю Ульяну любит, мамой зовет. Она его насовсем взяла…
Васек кивнул головой, оглядел хату. Она была переделана на две половины. За дощатой перегородкой кто-то сонно бормотал, слышались посапывание и храп.
— Кто там?
— Это дети спят… Ульяны Ивановны. А ее нет… ушла.
— Не обижают вас здесь? — осторожно спросил Одинцов.
— Нет, что ты! Они хорошие. Она же нас и подобрала в лесу. Мы ведь два дня в лесу жили.
— Как — в лесу?
Снова начались рассказы.
…Испуганные, несчастные, с двумя малышами на руках, девочки бродили по лесу, потеряв дорогу. Галька кричала, плакала, просила есть…
— А что же вы ели?
— Сначала ничего… Мы как побежали, побежали сразу… А потом, когда сильно ударило, — за нами бомба… упала… Ничего не помнили… Оглушило нас… А потом вдруг тихо-тихо стало. Я слышу, Галька плачет рядом, — рассказывала Валя Степанова. — И Нюра с Павликом стоят надо мной, а Лида кричит: "Пойдемте, пойдемте назад! Там что-то случилось!" Мы и пошли… А потом, когда увидели, что всех насмерть… опять назад побежали… далеко-далеко в лес… в болото какое-то зашли…
— Ну ладно. Не люблю я все вспоминать!.. Выбрались, одним словом, на шоссе через два дня, — хмуро сказала Нюра.
— Ну да, выбрались, конечно… Мы ведь еще вас с Митей потом ждали… Думали, вы проехали уже, — сказала Лида.
— Кашу в лесу варили, — задумчиво припомнила Валя. — Нюра бесстрашная — она еще после одна к нашему грузовику бегала. Манной крупы принесла, сгущенного молока, спичек, хлеба. Одна ходила, без нас… рано-рано встала и пошла… ничего не сказала…
— А чего мне говорить-то? У нас дети на руках, есть просят, и холодно им… Я еще там, — Нюра вдруг понизила голос и зябко повела плечами, — одеяло взяла…
Одинцов с уважением посмотрел на нее:
— Молодец ты!
Девочки рассказали еще, что на дороге подобрала их Ульяна Ивановна, жена директора МТС. Маленькую Гальку взяла другая женщина, а они все живут вместе.
— Никому она нас не отдала, хотя у нее и своих четверо. Одна девочка — старшая — с нами дружит, а другие еще маленькие. У нас эсэсовцы в селе. Они по хатам не стоят — боятся, верно. В клубе живут, в сельпо, из сельрады общежитие сделали. Вот тетя Ульяна и взяла нас к себе…
— Значит, она и есть Мирониха? Жена директора МТС? — живо спросил Васек.
— Ну да! А что?
— Ничего. Нас к ней по делу послали.
— По делу? Митя?
— Митя?
Мальчики переглянулись:
— Эх, да ведь вы ничего не знаете, что с нами было!
Васек стал рассказывать, как фашисты забрали Митю, как все ребята искали его, как он нашелся. Как Митя даже обнимал его, Васька, один раз, случайно, в одном месте, а потом опять ушел в лес.
Девочки слушали, боясь проронить хоть одно слово.
— И у нас все комсомольцы в лес ушли. А двоих эсэсовцы убили! И женщину одну убили!
— Убили? Ладно! Их тоже сегодня ночью били! Еще как! — не выдержал Васек. — Мы сами видели!
Он придвинулся ближе к девочкам и стал рассказывать про то, что они видели ночью на дороге.
— Так это правда? — радостно спрашивали девочки. — У нас в селе все-все друг дружке шепотом говорили, только мы не верили…
— А зарево какое было! Мы сами видели! И эсэсовцы куда-то на мотоциклах ехали, бегали, кричали, машины гудели… Мы боялись, что они схватили кого-нибудь, — сказала Зорина.
— Ну да, "схватили"! Сами попались! Там один на коне был… — начал с увлечением Одинцов.
Васек строго прервал его:
— Не наше дело, кто был! А только храбрецы они! Рраз, рраз! — и всех фашистов уложили!
Лида Зорина блеснула черными глазами:
— Фашисты! Мы их так ненавидим!
Синицына сморщилась:
— Они с людьми, как с подданными какими-то, обращаются!
Валя сидела молча. Губы у нее были крепко сжаты, глаза холодные, как голубые льдинки. Она взяла в обе руки свои тяжелые светлые косы, скрестила их на груди и о чем-то думала; на тоненькой шее у нее билась синяя жилка.
— Валечка! — прошептала Лида, осторожно обнимая подругу.
— Ненавижу я их! Ненавижу! — крепко сжимая зубы, проговорила Валя.
— Их выгонят! — твердо сказал Васек.
Девочки встрепенулись.
— Когда? — нетерпеливо спросила Нюра.
Валя строго посмотрела Ваську в глаза:
— Когда?
— Когда же? Когда? — прошептала Лида.
— Выгонят, и все! Не сразу, конечно. Потерпеть надо.
Девочки вздохнули. Валя отвернулась и стала смотреть в темное окно.
— А помните, как хорошо мы жили! Бегали в школу, — неожиданно улыбнулась она. — Леонид Тимофеевич всегда шутил с нами. Грозный на крыльце стоял… А в классе из окна видно было березку…
— И липы там цвели и клен был, — вставила Нюра.
— Все было! И сирень была! — заторопилась Лида Зорина.
Валя покачала головой:
— Нет. У окна одна березка… Белая-белая, тоненькая-тоненькая… Она всегда на нас глядела. А весной положит ветки на подоконник и стоит, как живая…
— А еще, Валя, помнишь, как в учительской глобус со шкафа упал? — засмеялась Синицына.
— Помню.
— А Белкин его за мячик принял и давай катать! — весело добавил Коля Одинцов. — Это еще в первом классе было!
— А помните…
Одно воспоминание сменяло другое. Говорили обо всех и обо всем, кроме родителей. О родителях не говорили, боясь расплакаться. Но воспоминания сами по себе были так полны школой и домом, так неразрывно были связаны между собой, что при одном из самых веселых воспоминаний — о том, как перед отъездом, на вокзале, Мазин посадил свою маму на чью-то корзинку с продуктами, — девочки заплакали. Мальчики, борясь с собой, недовольно сопели. Маленький Павлик, дремавший на скамейке, протер кулаками глаза.
— Я хочу спать! — пожаловался он.
Нюра вскочила.
— Ой, я и забыла, как не стыдно! — упрекнула она сама себя, бросаясь к Павлику. — Одинцов, встань, я ему тут постелю. Подержи-ка его пока — видишь, он совсем спит.
Она сунула Коле Павлика.
— Ну, куда еще… — начал было протестовать Одинцов, но, вспомнив что-то, любезно предложил: — Давай, давай! Клади на меня одеяло! И подушку клади! Ничего — я подержу, мне не тяжело!
