Навьюченный как верблюд, он стоял посреди хаты, смущенно улыбаясь.
Когда Павлика уложили, Васек вдруг вспомнил:
— Да! А почему вы нас не искали, не пришли к нам, не дали о себе знать! Ведь Митя с горя заболел совсем, да и мы тоже.
— Как — не искали? Мы всю станцию исходили, спрашивали… Нам сказали, что вы все уехали. Сели в поезд и уехали.
— Да ведь это не мы! Это Сергей Николаевич с нашими ребятами. Ведь они еще при вас тогда на легковую садились. Еще там Белкин был, Надя Глушкова, все девочки!
— Да, да! А мы думали, что вы их догнали и все вместе уехали… А о Сергее Николаевиче ничего не слышно?
— Нет, как же услышать… Да он, верно, на фронте теперь.
За окном послышался шум. Залаяла собака, загудели машины; из темноты блеснули фары, по улице забегали огоньки, послышались голоса. Нюра схватила со стола лампу и поставила ее на печь. Из-за перегородки вышла босая девочка лет десяти. За ней волочилось серое байковое одеяло. Не обращая внимания на мальчиков, она закуталась в него и села на скамейку, подобрав под себя ноги.
Валя села с ней рядом, обняла ее за плечи:
— Мама придет — не бойся.
Девочка молча, с беспокойством в глазах, глядела на дверь.
По селу мчались мотоциклисты, под окнами пробегали солдаты.
— Лида, я за тетю Ульяну боюсь… Может, выйти поглядеть? — сказала Нюра Синицына.
— Не надо. Подождем еще.
Валя тихо говорила что-то девочке в байковом одеяле. Та слушала ее, не отвечая и не сводя глаз с двери.
— Маруся, дочка тети Ульяны… За маму свою боится, — шепнула Ваську Лида.
— А куда она пошла?
Лида прижалась губами к его уху:
— В лес…
Спустя полчаса, когда шум в селе затих, девочка на скамейке вдруг подняла голову и радостно улыбнулась:
— Мама!
В хату поспешно вошла Ульяна. Она неровно дышала; стеганка на ее груди расстегнулась, платок, повязанный двумя концами под розовым подбородком, съехал на затылок.
— Що, попугались, диты?
Она накинула на двери крючок, сунула Нюре какую-то сумку, сбросила с себя стеганку и, увидев ребят, строго спросила:
— А то чьи хлопцы?
— Это свои… наши! — поспешили объяснить девочки.
— Нас Матвеич послал, — сказал Васек.
— Матвеич? — Мирониха всплеснула руками; красивое лицо ее, румяное от ночного ветра, побелело, губы мелко-мелко задрожали. — Боже ж ты мий! Боже ж мий! — Она медленно подошла к Ваську, со страхом оглянулась на свою дочку: — Доню моя… Может, про батька своего сейчас прослышим?
Девочка посмотрела на Васька:
— Живой он?
Васек отошел в угол, расстегнул ворот, вытащил толстый пакет. Мирониха с трепетом взяла его, осторожно надорвала края, не переставая шептать:
— Боже мий, боже мий…
В конверте была пачка бумаг и письмо. Мирониха спрятала бумаги на грудь, поднесла к лампе письмо и громко прочитала:
— "Милая жена моя Ульяна! Дорогие мои дети…"
Мирониха заплакала, прислонясь лбом к печке и прижимая к груди письмо.
— Живой! — радостно сказала девочка, оглядываясь на встревоженные лица ребят. — Это она от радости плачет! Папка живой? — Она вдруг разговорилась. — Наш папка не помрет! У него сила большая! Он здоровый — он может сразу десять фашистов уложить!
— Та молчи! — прикрикнула на нее Ульяна.
Она уже не плакала, а дочитывала письмо, разглядывая его при свете лампы со всех сторон. Потом, вытерев кончиком платка мокрые щеки, облегченно вздохнула, положила в пакет письмо и вышла за перегородку.
— Собирайте на стол, девчата, — послышался ее голос.
Нюра и Лида вытащили из печи кулеш, поставили миски, нарезали хлеб. Мирониха вышла, подсела к столу:
— Угощайтесь, гости дорогие, чем есть! Небогато теперь у нас. Живем по пословице: "Казала Настя, як удастся".
Мальчики вдруг почувствовали отчаянный голод и набросились на еду. Девочки угощали их и расспрашивали про Мазина, Русакова, Сашу, Севу… Передавали поклоны.
Ульяна тоже спрашивала — про Матвеича, про то, что делается в колхозе, как живут там при фашистах люди. Спрашивая, она часто смотрела в угол на ходики и морщила лоб — видно, думала свое, другое…
Одинцов вдруг что-то вспомнил, вытащил из кармана Нюрины стихи и с чувством прочел:
Зелененький поезд сюда нас привез…
Девочки удивились:
— Откуда это у вас?
— Хлопцы принесли.
Нюра покраснела:
— Ой, это, наверно, кто-нибудь мою тетрадку по дороге нашел! Она из корзинки выпала… Я и видела, но не до нее тогда было…
— А мы так обрадовались! — с жаром сказал Одинцов, пряча бумажку. И как будто невзначай добавил: — Хорошо ты стала писать! Мысли хорошие!
После ужина Валя убрала посуду. Мирониха вздохнула, поглядела в окно:
— Ну, хлопцы, накормила я вас чем могла, а оставаться вам тут нельзя — того гляди, эсэсовцы по хатам забегают. Прицепятся: кто такие, — беда будет! Хоть и жалко мне вас, а надо вам потемну из села выйти. Матвеичу скажете: живы, здоровы, а что надо — пускай присылает. — Она встала, накинула стеганку, повязала платок. — Пойдемте, голубчики мои, провожу… Опасно вам одним идти, еще на патруль наскочите.
Девочки умоляюще взглянули на Мирониху. У Лиды блестели в глазах слезы.
— Мы и не повидались совсем, — тихо шепнула она Ваську. — Когда теперь придете?
Валя и Нюра тоже загрустили. Одинцов вдруг с жаром стал доказывать Миронихе, что ей не к чему их провожать, что они дорогу заметили и найдут сами.
— Вам нельзя, вы еще скорей нас попадетесь. Мы где ползком проползем, где за кустом спрячемся, а вы уже старая все-таки! — горячо сказал он.
— Старая? — Мирониха засмеялась, на красивом лице ее блеснули ровные белые зубы.
Коля покраснел, спрятался за Васька. Девочки засмеялись.
— Ну, добре! Что я старая, так я с этим не согласна. А что опасно мне сейчас выходить, это ты правду сказал… Только и одних вас пускать нельзя: вы нездешние, наших тропок не знаете… — Она глубоко вздохнула, посмотрела на Маруську: — Снаряжайся-ка, доню…
— Тетя Ульяна, я пойду! Я с Лидой! Мы огородами пойдем, — вскочила Валя. — Я там каждый кустик знаю.
— Тетя Ульяна, мы пойдем! — запросилась Лида. — Пусть Маруся останется!
— Ну, добре! Идите, девчатки, только промеж гряд осторожненько… Покажите дорогу, да и назад!
— И я пойду! — сказала Нюра, бросаясь обуваться.
