1. Важное условие настоящего, хорошего и честного спора (для
убеждения он или для победы и т.д. — все равно) — уважение к убеждениям и
верованиям противника, если мы видим, что они искренни.
Это условие соблюдается — особенно в нашей стране — очень
редко. Обычно люди живут еще «звериным обычаем» в области мысли, т.е., склонны
считать человека, который держится других убеждений, или идиотом, или мерзавцем
и, во всяком случае настоящим «врагом». Это, конечно, признак или некультурного
и невежественного, или же узкого ума. Поэтому ошибочно, например, мнение
Шопенгауэровского Филалета.
Демофил: Вера каждого для него священна, а потому должна
быть священна и для тебя.
Филалет: Отвергаю, что одно следует из другого. Не вижу,
почему из-за глупости другого человека я должен чувствовать уважение ко лжи и
обману.
Филалет ошибается, он не понимает смысла слов: «уважать
чужое верование», «убеждение», «святыня». Это не значит уважать самое
содержание их. Трудно даже представить себе, как можно уважать какую-нибудь
мысль саму по себе, отдельно (40:) от человека. Ее можно только признать
истинной или ложной. Уважать чужое убеждение, чужое верование — значит уважать
искреннюю веру и убежденность в них человека, и право на них. Вот что
заслуживает уважения и сочувствия. «Святыня» для другого человека может
казаться нам великим заблуждением, но раз это для него святыня, мы должны к ней
относиться, как к человеческой святыне.
Одним словом, уважение к чужой вере и к чужим убеждениям
есть один из важнейших видов уважения к человеческой личности. Где мало
первого, там мало вообще и последнего.
2. Это, конечно, не значит, что мы должны чувствовать
уважение «ко лжи и обману», как говорит Филалет. Но искреннее убеждение и
верование не есть обман и ложь; оно может быть лишь заблуждением. Несомненно,
что заблуждение, каково бы оно ни было, мы не только можем опровергать, но
обыкновенно и должны делать это; должны бороться с ним всеми силами своими,
хотя бы оно было «святыней из святынь» для другого человека. Но ведь бороться
можно не как пьяные мужики, которые при этом стараются выругать противника и
задеть «по личности». Существует известное рыцарство борьбы. Опровергать можно
самым решительным образом, но не оскорбляя чужих убеждений насмешками, резкими
словами, издевательством; особенно — не глумясь над ними перед сочувствующей нам
толпой. Уважение к чужим убеждениям не только признак уважения к чужой
личности, но и признак широкого и развитого ума.
К сожалению, оно, повторяю, встречается у нас редко. Чаще
встречаются споры, о которых писал Надсон:
Мы спорили долго, до слез напряжения…
Но странно — собраться по разным стремлениям
И спутники в жизни на общем пути —
Друг в друге врага мы старались найти!..
Собственно это и не «странно», если, как продолжает он
несколько ниже, в споре звучат:
Поддельные стоны, крикливые фразы,
Тщеславье…
В таких спорах нет искренних «глубоко правдивых» убеждений,
значит, не может быть и уважения к ним. Как «глубоко правдивые» убеждения, так
и понимание их ценности и уважение к ним, чаще всего вырабатываются трудом,
страданиями, опытом жизни…
3. Здесь, кстати, можно привести некоторые соображения,
помогающие иным бороться со склонностью считать наше мнение истиною, а
остальные — чепухой, результатом недомыслия или нечестности.
Во-первых, просты и несомненны (для обычных целей) лишь
истины нашего обычного опыта; например, я не сомневаюсь, что спал эту ночь и
что пил утром чай. Но чем сложнее и отвлеченнее истина, тем менее она «проста»
и тем труднее достигнуть правильной уверенности в ней. Между тем огромное
множество людей совершенно не понимает этого. Не говорю уж о молодежи, которая,
заглянув в прихожую науки, думает, что уже все познала: вся ясно и все решено.
Истина уже открыта: ее познал Кант или Маркс, или кто-нибудь другой. Нужно
много умственного добросовестного труда и опыта, чтобы прийти к сознанию, к
которому пришел Ньютон под конец жизни: что он собирал только камушки на берегу
безбрежного океана истины… (41:) Молодежи не известна величавая, гигантская,
титаническая борьба за истину, ведущаяся человечеством, и которой не видно
конца — борьба, при первых лишь шагах которой мы присутствуем. Что останется
через десять тысяч лет от наших теперешних теорий? Неужели прогресс
человеческой мысли застынет на Канте, Марксе и т.д.… Издали море мысли не
отличить от озера. Только тот, кто пробовал его исследовать, знает его
неизмеримость. И такой человек всегда скромен.
4. Второе, чего не следует забывать, это — ложная мысль в
большинстве случаев ложна только отчасти. С древних времен указывается на это —
но без особенной пользы. «Я думаю, нет спора — говорит Влад. Соловьев — что
всякое заблуждение, о котором стоит говорить, содержит в себе несомненную
истину и есть лишь более или менее глубокое искажение этой истины; ею оно
держится, ею привлекательно; ею опасно и через нее же только оно может быть как
следует понятно, оценено и окончательно опровергнуто». (Идея сверхчеловека 1).
Это надо помнить. Но не следует забывать и того, что и большинство «истин»,
выходящих за пределы простого, обычного опыта, тоже не «чистые истины», что в
них есть тоже примесь заблуждения, большего или меньшего, которого мы оценить
теперь не в силах. Оценят другие, оценят потомки. И мысль об этом должна
постоянно смягчать самоуверенность и узость нашего мышления и способствовать
тому, чтоб относиться ко всем взглядам, даже совершенно противоположным, с
полным вниманием и без пренебрежения.
5. В общем, кто пренебрежительно относится к верованиям или
убеждениям других, показывает этим свою уверенность, что «познал истину» и
«истина у него в кармане». Но нельзя отрицать и того, что чем человек
невежественней, чем разум его менее развит, тем более склонен он к такой
уверенности и именно уверенности в тех вопросах, о которых имеет более смутное
понятие. «Продавец колониальных товаров имеет вполне законченный взгляд на
иностранную политику», у юной барышни — вполне установившийся взгляд на религиозные
вопросы, «сельская поповна выскажет твердое убеждение, что Париж никогда не
будет взят» и т.д., и все они «ни сколько не сомневаются в верности своих
взглядов» (Минто). Одним словом, «степень убежденности не пропорциональна
количеству затраченной на нее умственной работы и, быть может, общее правило
таково: что чем менее уверенность основана на рассуждении, тем крепче за нее
держатся». «Склонность к слепой уверенности, по замечанию Бэна, прирождена
человеческому уму и только постепенно ее ограничивает опыт». (Минто. Логика.
Введение, II).
