Если спорщик достаточно нахален, он может, «поспорив» так с
вами и не дав вам сказать ни слова, заявить: «с вами нельзя спорить, потому что
вы не даете нового ответа на вопросы» или даже: «потому что вы положительно не
даете возможности говорить». Иногда такой господин, попав впросак, схватится за
слово «не понимаю», как софист Калликл в платоновском диалоге «Горгиас». Что ни
скажет ему Сократ — один ответ «не понимаю». «Не понимаю твоего умничанья,
Сократ». «Не знаю, что ты говоришь» и т.д. и т.д. Так и вышел бы Калликл из
спора, если б учитель его, Горгиас, не приказал ему продолжать. «Нет, нет,
Калликл, отвечай и для нас, чтобы исследование было доведено до конца»
(Горгиа497 А.В.). Иногда все это делается «тоньше». Вы привели сильный, но
сложный довод, против которого противник не может ничего возразить: он тогда
говорит с иронией: «простите, но я не могу спорить с вами больше. Такие доводы
— выше моего понимания. Они слишком учены для меня» и т.п. и т.п.
После этого иного упрямца никак не заставишь продолжать
спор: не схватить же за ногу, чтоб удержать его. Иного можно удержать «в
споре», заявив, что, если он не понял довода, то вина в нашем неуменьи ясно
высказать его, а не в его уме и т.п.
К сожалению, в более грубой или более утонченной форме
«притушивание спора» и «срывание спора» встречается не очень редко. Для
иллюстрации этого приема — а также для иллюстрации другой «естественной
уловки», именно «хора» полуслушателей и полуучастников спора, всячески
восхваляющего доводы одной стороны и злостно порицающего доводы другой стороны
— приведу остроумный образец спора из Мольеровской Критики Школы Женщин.
Лизида (противник «шевалье» Доранта). Наконец, само
название: «драматическое произведение» происходит от одного греческого слова,
которое означает: «действовать» и дано для того, чтобы показать, что сама
сущность этого произведения состоит в действии. В разбираемой же комедии
действия нет вовсе. Вся она состоит в рассказах Агнессы или Гораса.
Маркиза. Ах! Ах! Шевалье.
Климена. Вот остроумное замечание! Это называется — смотреть
в суть вещей.
Лизида. Что может быть менее остроумно или, лучше сказать,
что так низменно, как иные выражения этой комедии, над которыми все смеются —
особенно слово о рождении детей из уха?
Климена. Превосходно.
Элиза. Ах!
Лизида. А сцена со слугой и служанкой в доме? Разве она не
длинная до надоедливости? Разве она не совершенно невыносима?
Маркиз. Это верно.
Климена. Безусловно правильно.
Элиза. Он прав.
Лизида. Не слишком ли легко Арнольф дает свои деньги Горасу.
И при том ведь он смешное лицо в пьесе. Следовало ли заставлять его совершать
действие благородного человека?
Маркиз. Прекрасно. Это замечание тоже прекрасное.
Климена. Изумительное замечание!
52:
Элиза. Поразительное!
Лизида. Проповедь Арнольфа и его максимы — не смешны ли они?
И не шокируют ли они даже наше чувство благоговения пред таинствами?
Маркиз. Совершенно верно.
Климена. Очень удачно сказано.
Элиза. Лучше и нельзя ничего сказать.
Лизида. И, наконец, этот м-сье Делясуш выводится пред нами
человеком умным, в стольких местах пьесы кажется таким серьезным? Не спускается
ли он до чего-то чрезмерно комического и слишком утрированного в пятом акте,
когда высказывает Агнессе пыл своей любви странными закатываниями глаз,
смешными вздохами, слезами, над которыми все смеются.
Маркиз. Parbleu! Чудесно.
Климен. Великолепно!
Элиза. Виват, м-сье Лизидас!
Лизида. Я не хочу наскучить, а потому опускаю тысячи других
замечаний.
Маркиз. Parbleu! Шевалье. Хорошо тебя отделали.
Дорант. Посмотрим.
Маркиз. Ты нашел противника посильнее тебя, честное слово.
Дорант. Может быть.
Маркиз. Отвечай, отвечай, отвечай, отвечай!
Дорант. С удовольствием. Он…
Маркиз. Отвечай же, прошу тебя.
Дорант. Дай же мне ответить. Если…
Маркиз. Parbleu! Я не верю, чтоб ты ответил.
Дорант. Да, если ты будешь все время говорить.
Климена. Пожалуйста, выслушаем его доводы.
Дорант. Во-первых, не верно, что вся пьеса состоит из одних
рассказов. Там много и действия, происходящего на сцене. Самые рассказы в ней
являются действиями, как того требует сюжет: они простодушно передаются
заинтересованному лицу, благодаря этому, попадает в неловкое положение и после
каждого рассказа принимает все возможные меры, чтобы избегнуть несчастия,
которого боится.
Урания. И я нахожу, что красота сюжета «Школа Женщин» именно
и состоит в этих постоянных доверчивых рассказах. По-моему довольно забавно, что
Арнольф, человек умный, при том его постоянно осведомляют обо всем наивная
простодушная девушка, его возлюбленная, и легкомысленный юноша, его соперник;
между тем он, несмотря на это, не может избежать ого, что с ним происходит.
Маркиз. Пустяки, пустяки!
Климена. Слабый ответ!
Элиза. Плохие доводы.
Дорант. Что касается «детей из уха», то соль в том, что их
говорит Арнольф. Автор вставил эти слова не потому, что сам хотел сказать
остроту, а просто как вещь, характеризующую Арнольфа. Они тем более рисуют его
чудачество, что Арнольф рассказывает об этой тривиальной глупости, сказанной
Агнессой, как о чем-то удивительно хорошем; они доставляют ему несказанное
удовольствие.
Маркиз. Плохо отвечено!
Климена. Неудовлетворительный ответ.
Элиза. Это то же, что ничего не ответить.
