– Ну, приехали, ребятки, – сказал Олег, подруливая к
стоянке. – Нам крупно повезло: по нечетным дням идет дополнительный фирменный
на Владивосток, а то пришлось бы еще чуть ли не три часа ждать. А так прямо
вот-вот и отчалите. Ты, Гоша, кстати, как думаешь: у этих отморозков в
Хабаровске будет серьезная поддержка?
– В случае надобности они запросто получат всю королевскую
рать, – не раздумывая, ответил Георгий.
– Ого! – присвистнул Олег. – И все это из-за нее, что ли?
В зеркальце заднего вида его темно-серые глаза взирали на
Тину не то чтобы пренебрежительно, но уж точно – с превеликим недоверием.
Она внутренне сжалась. А стоит ли и дальше дрейфовать по
воле этих волн? Может быть, есть смысл прямо сейчас вывалиться из дверцы,
затеряться в толпе…
«И что, тебе в самом деле не хочется узнать, почему он
дважды рисковал из-за тебя жизнью?» – не без ехидства спросил тот, кого в
анекдотах называют внутренним голосом.
Тина покорно сложила руки на коленях.
– Выходим, – предложил Георгий. – Какой, говоришь, вагон?
– Тринадцатый, понятное дело, – хохотнул Олег. – И местечко
у кого-то из вас тринадцатое будет. Как же судьбу не попытать?
Когда вышли из машины, Олег сразу подхватил чемоданы и
поспешил вперед, тщась изобразить из себя водилу, который провожает босса и его
куколку. Однако Тина заметила, что взгляды всех встречных женщин так и липли к
нему. На Георгия дамы тоже частенько поглядывали, но тотчас отводили
погрустневшие глаза: слишком уж замкнутым и надменным было его чеканное лицо.
Да еще фотомодель в мини семенила рядом…
Тина вспомнила свое отражение в зеркале примерочной – и
вдруг, как после глотка шампанского, ощутила прилив восторга.
Господи, да не сошла ли она с ума, если не гнетет ее больше
бремя стыда, страха, раскаяния за все, что случилось из-за нее? Или это
пережитая собственная смерть перетряхнула душу, заставила снова включиться
могущественнейший из инстинктов – инстинкт самосохранения – и вот так
по-девчоночьи, бездумно возрадоваться жизни, великолепному, яркому дню,
городскому шуму, предстоящему путешествию неведомо куда, двум красивым
мужчинам, в обществе которых она неожиданно оказалась, возликовать своей новой
красоте и нарядности?..
Она с улыбкой поглядывала по сторонам. Все вокруг было
залеплено оставшимися после недавних выборов плакатами, среди которых чаще
других мелькал большой, яркий, бело-голубой, с алыми буквами: «Анатолий Голуб –
наш кандидат!» С этого плаката вприщур смотрело грубовато-добродушное лицо с
тяжелым подбородком и плотно сжатыми губами. Да, Голуб не сиял рекламными
улыбками – в нем должны были привлекать надежная суровость, крестьянская
основательность, армейская стойкость. И привлекали, надо полагать, если именно
его выбрали-таки губернатором! «Даже Тамбовку не обошел ажиотаж», – вспомнила
Тина – и до боли прикусила губу.
Олег обернулся, сверкнул белозубой улыбкой:
– Впечатляет? Он вообще любитель цветных картинок. А какой
клип сделали о нем на местной студии кинохроники, мама дорогая! Два пожизненных
и смертельных врага, режиссер Базильева и оператор Михлик, по этому поводу
соединили усилия и сбацали натуральный боевик, где стреляют пушки, летают
голуби, плачут умиленные старушки, а дети собирают цветы. Текст «родил» великий
писатель Хамов:
На земле, в небесах и на море
Наш народ и велик, и могуч.
Губернатор любимый наш Голуб
Над Амуром развеет всех туч!
Правда, Пашку Хамова после этого паралик разбил. А за что,
спрашивается? Ведь сущую нетленку сотворил!
Остановились у тринадцатого вагона. Олег поставил чемоданы,
выпрямился, расправил плечи, улыбнулся проводнице – и ее губы в ниточку
мгновенно расцвели алым цветком улыбки. Тина даже невольно вздохнула, от души
посочувствовав невзрачной худышке.
– Олежечка… – пролепетала девушка. – Ой, не могу… ты тоже
едешь?!
– Нет, моя радость, – проникновенно изрек Олег. – Только
провожаю. Вот – друзья. Ты уж, Людочек, позаботься о них. Если, к примеру,
станут чего-нибудь выкаблучивать, ты уж не заметь, ладненько?
– Ладненько, – покорно и машинально, точно как
зомбированная, ответила девушка, не сводившая глаз с загорелого лица Олега и в
упор не видевшая пассажиров, от которых следовало ждать «выкаблучивания».
Георгия, похоже, это вполне устраивало. Он проворно вскочил
с чемоданами в тамбур, подал руку Тине, которая маялась со своей юбчонкой на
высоких ступеньках, – и они прошли по алой ковровой дорожке – меж пышных
занавесок и искусственной растительности – в отдельное двухместное купе,
благоухающее туалетной водой; весь стол в купе был уставлен бутылками с
минералкой и пепси, завален пачками вафель и печенья. Имелась и ваза с
яблоками, а также прочие атрибуты фирменного СВ.
Через несколько минут заглянул Олег – сунул Георгию пакет с
вокзальными бутербродами, одобрительным взглядом окинул купе, но сказал
почему-то только:
– Эх, жаль…
Потом они с Георгием перекинулись словечком-другим – уже в
коридоре, – и Олег исчез, напоследок улыбнувшись Тине. Хотелось бы избежать
«замыленных» штампов, но с его уходом и впрямь стало темнее.
Поезд тронулся. Слышно было, как Людочек проверяет в соседних
купе билеты, что-то спрашивает в коридоре у пассажиров, но их она обходила,
точно зачумленных.
– Давайте перекусим, – предложил Георгий, снимая пиджак.
Тина невольно приковалась взглядом к его широким плечам,
обнаженным рукам. Ей тоже было жарко в жакетике, однако она вспомнила, что под
ним – только на редкость бесстыжий топик. И решила потерпеть.
Думала, что смертельно проголодалась, но почему-то кусок не
лез в горло. Кое-как справилась всего с одним бутербродом и яблоком, исподтишка
поглядывая, как быстро и аппетитно ест Георгий, как вгрызается зубами в яблоко,
как глотает минералку. Почему-то Тина порадовалась, что он не пил пепси…
Георгий смахнул крошки в пакет, глянул на Тину и тотчас
отвел глаза.
– Не знаю, как вы, а я бы прямо сейчас отошел ко сну, –
сказал, усмехнувшись, он. – Поговорить можно и потом, когда… немного привыкнем
друг к другу. К тому же я накануне всю ночь не спал, а вставать придется рано.
– Мне бы умыться, – пробормотала Тина.
Георгий кивнул и, проводив ее до туалета, остался ждать в
коридоре.
Тина посмотрелась в зеркало. Ого, как горят щеки!
Обветрились, что ли? Ну да, конечно, с чего бы им еще гореть-то?
