Тогда было решено проклятые сараи снести бульдозером. Обеспечить акцию взялся дачник Бурезин, строительный подрядчик.
Поглядеть на акт вандализма сбежался весь Копытин Лог. Главные зеваки и сплетники соседнего Конопеева тоже прибыли — кто на велосипедах, кто на мотоциклах с колясками. Некоторым конопеевцам пришлось тащиться пешком, но зрелище того стоило.
Ровно в полдень бешеным бугаем взревел мотор бульдозера. Громадная машина медленно двинулась к сараям, сминая в грязную кашу вековые копытинские бурьяны.
Когда до первого из обречённых строений оставалось метра два, толпа потрясённо ойкнула: какая-то плёвая серенькая птичка с жалобным писком заметалась перед чудовищной пастью бульдозера. «Давай, давай!» — нетерпеливо кричал дачник Бурезин, сизый от гнева.
Однако бульдозер ничего не дал. Он металлически лязгнул, будто рыгнул, закряхтел и смолк. Лишь струйка вонючего синего дыма изошла из его чрева.
На том дело и кончилось — сараи остались стоять на прежнем месте. Вернуть бульдозер к жизни не удалось ни в тот день, ни неделю спустя, ни вообще никогда. Только месяца через полтора Бурезин эвакуировал своё чудо техники из Копытина Лога. Понадобилось для этого два огромных тягача, которые, говорят, были списаны с Байконура.
После провала с сараями как-то ночью на одной даче, за глухими жалюзи, собрался актив дачного кооператива. Актив был крут. Мичуринцы, не на шутку перепуганные пожарами, исчезновениями и прочими страшными вещами, в новое правление избрали исключительно представителей криминальных кругов. Многие из правления теперь, правда, угомонились, расплылись и перешли к легальному бизнесу, однако старые связи и ухватки сохранили.
— Надо кого-нибудь из деревенских хрычей или хрычовок замочить, — предложил казначей мичуринцев Виктор Ильич Шаблыкин по кличке Клык. — Мокрое дело им мозги прочистит.
Члены правления проголосовали за прочистку мозгов единогласно — как одна поднялись восемь сильных рук с красноречивыми наколками и французским маникюром. Наметили и первую жертву — бабку Каймакову Клавдию Степановну. Каймакова была стара, как мир, одинока, но зловредна донельзя.
— Замётано. Сделаем, — подвёл черту председатель правления Сергей Афанасьевич Чузиков (ранее он был известен как Пыня и держал бригаду на Фокинском рынке).
Слово Пыни было твёрже алмаза. Правление облегчённо вздохнуло. Теперь можно было взяться и за пивко (решая наболевшие проблемы, мичуринцы совмещали приятное с полезным, и перед активистами всегда стояли кружки с пенным напитком и тарелки со всевозможными пивными вкусностями).
В тот раз Пыне лучше было бы взяться за воблу. Но был он сорви-головой, позёром и снобом. Привычным жестом, который некоторых женщин сводил с ума, он взял с тарелки солёную фисташку и забросил себе в глотку. Тут же он сипло заперхал, выкатил глаза и принялся хватать воздух громадным разинутым ртом.
Опрокидывая кружки, члены правления вскочили с мест. Сколько ни колотили они Пыню меж лопаток и ниже, сколько ни рубили его ладонями под дых, чтоб выбить фисташку, сколько ни вспоминали, что бы ещё такое сделать, ничего не помогло. Несчастный председатель мичуринцев через несколько минут испустил дух. Он остался лежать на полу неподвижный, синий, страшный. Пахло от него смертью и пивом, пролитым на рубашку.
Нелепая гибель Пыни потрясла мичуринцев. Им ничего теперь не осталось, кроме мести. Считается, что это блюдо надо подавать холодным, но от промедления оно всё-таки теряет остроту. Заместитель, друг и подельник Пыни, Вован Тартасов, он же Дрель, следующей же ночью окружил со своими ребятами избу старухи Каймаковой. У ребят имелись серьёзные пушки и большой опыт подобной непыльной работы.
Старуха, напротив, вела себя легкомысленно. Она даже не удосужилась закрыть ставни! Её окошко ярким желтком сияло в ночи, из-за занавески доносилось бормотание героев сериала «Единственная моя».
Но даже если б её ставни и были прикрыты и до упора прикручены изнутри болтами, что эти трухлявые деревяшки для ребят с Фокинского рынка! Ребята шли по саду тихим кошачьим шагом. Они видели, что за занавесками в горошек ясно проступает сутулый старушечий силуэт.
Дрель прицелился спокойно — так целятся в утку в парковом тире. Ни капли не дрожала его большая жёсткая рука.
— Брень! — звякнула пуля, отправившись почему-то не в бабкино окно, а в ствол вековой берёзы.
Берёза эта, в темноте почти не различимая, стояла далеко в стороне. На её стволе на уровне человеческих глаз была прибита жестянка — донышко консервной банки из-под килек. Кем прибита, когда, зачем? Скорее всего, на берёзе, на этой жестянке, некогда висел рукомойник.
Пуля странным образом попала именно в ржавое донышко! Срикошетив, она впилась в лоб человеку по прозвищу Дрель. Человек этот, как подкошенный, свалился в вонючую помидорную ботву. Кто-то из ребят бросился к нему, а остальные побежали к избушке, крича и беспорядочно паля.
Никому из храбрецов не суждено было добраться до проклятого окна — один в потёмках напоролся глазом на сухой и острый, как шило, сучок, другого тупо, но чувствительно что-то ткнуло повыше щиколотки. Много позже — слишком поздно! — выяснилось, что был это гадючий укус. Спасти парня не удалось.
После столь ощутимых потерь мичуринцы присмирели, но было уже поздно. Рок то и дело неумолимо гвоздил захватчиков Копытина Лога и подстраивал всякие мелкие, но противные каверзы — мышиные нашествия, перебои с электричеством, бездонные ямы на дороге, которые неизвестно откуда брались. Обычно машины дачников застревали в лесу, в паре километров от посёлка. Когда на другой день Бурезин слал технику, чтоб засыпать провал, дорога оказывалась ровной, как полотенце, а на месте вчерашней ямы лежал весёлый букетик ромашек.
Скоро мичуринцы совсем перестали рваться на природу. Как ни живописны здешние места, почти все решили свои дачи продать. Только никто дачи эти не спешил покупать. Слухи — и правдивые, и с тремя коробами прибавлений — ползли и ползли. К Костиному приезду посёлок совсем обезлюдел.
— Теперь одни Шнурковы, соседи ваши, всё лето на даче кукуют, — заметил профессор. — Однако им тоже тут не удержаться. Попомните моё слово: лет через десять на месте улицы Мичурина будет шуметь лес. Природа хрупка, но бессмертна. Она всегда возьмёт своё. А если не возьмёт, тогда и всему конец. Вспомните: брат академика Сеченова выпивал три ведра водки в неделю, однако…
Профессор вдруг осёкся на полуслове и весь обратился в слух. Он даже выпростал из своих зеленоватых кудрей небольшое красное ухо и, приложив к нему ладонь рупором, замер. Его красно-голубые глазки сделались неподвижны, как у манекена в бутике.
— Что такое? — удивился Костя.
Он пожал плечами. Что тут можно услышать? Кругом дичь да глушь, да шуршит в елях хвойный прибой, да какая-то птица иногда сварливо вскрикивает.
— Ложись! — вдруг скомандовал Безносов.
Тихо, но по-военному решительно скомандовал.
