Страшная это была голова — седая, бледная, с таким странным выражением лица, какого не бывает у живых людей. Ещё бы! На темени старухи зияла страшная чёрная рана, вокруг которой колом стояли пропитанные кровью волосы.
Ветер выл в трубе. На столике рядом с креслом из рваной пачки торчало земляничное печенье.
Несколько минут Костя простоял молча. Был он так же неподвижен, как ближайший шкаф, так же тих и без единой мысли в голове.
— О-о-о! — наконец простонал он и не узнал собственного голоса.
Да и всё вокруг сделалось теперь чужим и невозможным. «Чёрт, чёрт! — то ли про себя, то ли во всё горло (он и сам не понял) ужаснулся Костя. — Опять? Но кто это? Почему? Причём тут я? Лучше б вместо этой старухи прилетели инопланетяне… Кто она такая? Как здесь оказалась? Неужели процентщица? Что я несу, процентщица была у Достоевского… Теперь меня точно посадят!..»
Подоспевшая молния именно в эту минуту треснула за окном. Она ещё раз показала Косте страшное старухино лицо и нелепое платье в цветочек.
«Да в этом кошмаре я до утра не доживу! Надо бежать, бежать! — спохватился Костя. — Но куда? Автобус будет только в девять. На дворе чёрт знает что творится, грязи по колено. И потом, если я сбегу, это покажется подозрительным. Подумают, что это я… Нет, надо что-то делать! А что именно?… Опять эта мерзкая тачка? Нет, ни за что! Трогать руками труп? Тащить? Опять?..»
Все эти слова и мысли пронеслись в Костиной голове, устроенной далеко не бестолково, и улеглись в простой план. Знакомый, отвратительно ясный план.
Костя отправился в сени. Там он надел толстые резиновые перчатки, в которых раньше бабушка Колдобиных кропила ядами смородину. Здесь же стояла тачка. Костя назвал её мерзкой, но это была отличная тачка — немецкой фирмы, вместительная, лёгкая и бесшумная на ходу.
Костя вкатил тачку в гостиную. Он попытался передвинуть в тачку мёртвую старуху, но труп уже окоченел и оказался страшно тяжёлым. Наконец Костя добился того, что тело улеглось, как надо, не вываливалось и не кренилось набок.
Теперь можно было надеть тёмно-зелёный, до пят, дождевик. На его рукаве сиял герб города Нетска. Этот дождевик вместе с транспарантом «Нет!» бабушка Колдобиных получила бесплатно во время последней предвыборной кампании, которая пришлась на слякотное время. Дождевик был широкий, с капюшоном. Когда Костя в нём не поворачивался спиной (там было написано «Брюкин — наш мэр!»), то он очень походил на Скитальца Синих Миров Рагмора. Это сходство грело Костину душу.
К дождевику полагались либо резиновые сапоги Колдобина-папы, тяжёлые, как колоды, либо глубокие калоши той же бабушки. Последние были предпочтительней. Правда, чтоб не терять их на ходу, надо было выучиться особой походке, напоминающей шаг ансамбля «Берёзка», то есть не слишком отрывать ноги от земли. Последнее время у Кости это получалось.
Шурша дождевиком и шаркая калошами, Костя выкатил тачку в ночь. Труп он накрыл куском толстой парниковой плёнки и аккуратно подоткнул её со всех сторон.
Трудности начались уже на крыльце: ветер попытался загнать Костю назад, в сени, окатив холодным дождём. Капюшон слетел, в ушах засвистело. Скрепя сердце, Костя по-бабьи затянул капюшон верёвочкой и завязал её под подбородком. Так Скиталец Синих Миров превратился в глупую матрёшку. Но стоит ли обращать внимание на детали в страшный ночной час?
У Колдобиных на заднем крыльце имелись не только ступеньки, но и пологий пандус (по нему вкатывали в дом стройматериалы, если шёл ремонт, а также баллоны с родниковой водой и тару с провизией). Тачка легко скатилась по бетонной горке и погрузилась в жидкую грязь.
Дорогу к пролому в заборе Костя знал хорошо. Только вот дождь, густой, как душ, подбирался то с одной, то с другой стороны, бил то по одной, то по другой щеке. Тачка, несмотря на все свои немецкие совершенства, тоже шла по грязи туго. Костя быстро запыхался и взмок. Между тем гроза, побродив по окрестностям и соскучившись там, вернулась в Копытин Лог. Как и час назад, она буянила прямо над дачами.
Час назад — так недавно! — Костя преспокойно лежал в кровати, ругал «Девятый вал», голубей на чердаке и ветку за окном. Теперь он бы всё отдал, чтоб вернуть эти счастливые минуты. А ещё лучше вернуть вчерашний вечер, когда и грозы-то никакой не было…
Теперь гроза была, а сам Костя толкал по грязной тропе тачку с мёртвой старухой. Он объезжал, как мог, мусорные кучи, которых всегда полно за огородами. Он вздрагивал, когда ветвистая молния с глухим треском повисала прямо перед его носом. То, что тут же грянет гром, он знал и потому считать не начинал, а только отплёвывался от дождя. Ещё он жмурился, когда в диком белом свете вдруг вместо потёмок воздвигались рядом с ним громадные деревья. Днём они выглядели куда скромнее! Проявившись резко, как в цифровом изображении, каждым своим листиком, побегом и веточкой, деревья тут же меркли, а громовый залп заставлял Костю присесть.
Один удар оказался чересчур могучим и близким. Костя опешил и сбился-таки с аллюра «Берёзки». Он сделал чересчур резкий шаг, и его нога в тонком летнем носке погрузилась в холодную грязь. Костя тут же исправил оплошность, вернул ногу в калошу, но туда успела уже налиться дождевая вода. Теперь носок противно леденил ногу.
«Бред! Тащу труп старухи, как какой-нибудь Хармс. Тот ведь тоже был писателем… Но про старуху-то он выдумал, это просто абсурдистский приём. Почему же у меня все трупы настоящие?» — бормотал Костя, из последних сил толкая тачку.
В обычное время и в обычной обуви ходу до оврага было от силы минут шесть. Теперь же дорога тянулась бесконечно. Костя не шутя боялся не поспеть к рассвету. Наконец показался знакомый поворот. Где-то рядом должна быть изба Каймаковой, а дальше дом аптекарши. Разглядеть эти примечательные строения Костя сейчас не мог, да и некогда было. Он подкатил тачку к обрыву, снял клеёнку и опрокинул свой груз в овраг.
Труп старухи неохотно сполз в темноту. Глубоко ли вниз он свалился или прицепился у самого края, Костя не знал, а заглядывать в овраг с высоты боялся, будто старуха могла утянуть его с собой в свою страшную бездну.
Дождь лил, как из ведра. Высоко над Костиной головой и внизу, в овраге, шумели, качались и размахивали мокрыми ветками деревья. Когда били молнии, ближний лес вставал вокруг белой стеной, а потом темнота разливалась на весь мир. Трудно было представить, что есть где-то города, специально оборудованные для людских удобств, есть тихие тёплые квартиры, увеселительные заведения, мягкие матрасы, тостеры, кофемолки, сладкий чай…
Да нет ничего этого! Есть только мрак, только льющиеся воды, грохот, лес, страх, зверьё в норах!
— Простите меня, — вдруг сказал Костя невидимым деревьям, которые качались вокруг него. — Я сделал нехорошее дело. Это неправильно, но я ни в чём не виноват. И я боюсь. Простите!
Он попытался скомкать и засунуть в тачку кусок плёнки, который покрывал тело старухи. Плёнка с непонятной силой рвалась на ветру из Костиных рук, будто хотела улететь вслед за трупом туда, откуда не возвращаются.
