Всё пережитое с Инессой тут же живо ему вспомнилось, обдало непереносимым счастьем, и жаркий пот ручьём полился с лица.
— Возьмите полотенце, утритесь. Вы взопрели, потому что в этом чае сплошной малиновый лист, — объяснил Косте композитор. — Малины у нас полон сад, не пролезешь, вот Идочка и суёт его…
— Ничего подобного, я заварила чистейший индийский, — запротестовала Ида Васильевна. — Просто жарко. К тому же сегодня обещали геомагнитные колебания. Гроза, наверное, собирается.
Она раздвинула занавески. Стало видно, что над садом бурлит, клубится и неудержимо расползается во все стороны, как квашня, громадная сизая туча.
— Вечер сегодня удивительно приятный, — сказала Ида Васильевна. — И мы так мило беседуем! Это просто праздник для нас. В Логу крайне мало интеллигентных людей — вы писатель и, верно, заметили это. Вы приехали впитывать новые впечатления, настроились на деревенский колорит и потому могли не ощутить некоторых странностей наших мест… Миша, да не спи же! Давай лучше сыграем в четыре руки твою фа-мажорную токкату!
Она повернулась к Косте со сладкой улыбкой:
— Почему вы ничего не кушаете? Обычно у молодых людей отменный аппетит. На вашем месте Пётр Великий так и набросился бы на это варенье!
Глава 8
Гроза уходила. Гром бурчал где-то далеко, в открытые окна тянуло холодом.
«Если так будет продолжаться, меня либо посадят, либо я сойду с ума. Сначала Артур, теперь эта карга», — думал Костя, ставя в сарай мокрую тачку-труповозку.
Со сноровкой бывалого правонарушителя он взял лейку и отмыл колёса тачки от грязи, прилипшей в овраге. Его до сих пор колотило. «Нет, надо отсюда делать ноги! — бормотал он. — Хотя если я теперь сбегу, меня точно посадят. Интересно, кто эта мёртвая старуха? Я никогда её раньше не видел. Впрочем, старух здесь полно, и все они на одно лицо… Сейчас только пол-третьего. Как теперь заснуть? Ещё и зуб на зуб не попадает. Надо выпить чаю или кофе».
Костя спустился в кухню, сунул руку в ящик стола. Чертовщина! Опять нет спичек! А ведь вчера вечером он взял у Галактионовых целых три коробка. Один коробок он положил в стол, другой в шкафчик, третий в карман куртки. Теперь снова всюду пусто!
В бессильной злобе Костя стукнул кулаком по столу. Злился он на Робинзона в сером свитере: этот хмырь, сидя на куче золота, шарит по соседним дачам, когда хозяев нет, и ворует спички. Он это, больше некому! Но что теперь делать? Трястись от холода? Согреваться в кровати, навалив на себя кучу хлама, как делает тот же Робинзон?
Вдруг Костя вспомнил: в буфете стоит полбутылки коньяка. Отвратительного коньяка! Пить эту дрянь, конечно, неприятно, зато сугрев организма и хмельной сон будут обеспечены.
Костя стал шарить по полкам, но проклятой бутылки тоже нигде не находилось. Неужели и её стащил вездесущий Робинзон?
Костя в гневе хлопал дверцами шкафчиков, ничуть не заботясь об их сохранности. Пропади всё пропадом! Провались эта чёртова дача!
Одна дверца, особо зловредная, никак не желала закрываться — сколько Костя не бил по ней с размаху кулаком, она снова и снова приоткрывалась с тихим и кротким скрипом. В этом шкафчике хранились какие-то прогорклые крупы. Костя решил сорвать на упрямой дверце злость и оторвать её с мясом. Он ухватился за неё обеими руками и собрался дёрнуть, как следует, но тут в глубине шкафчика что-то блеснуло.
Костя пригляделся. За мятыми пакетами вырисовывалась бутылка довольно изысканной формы. Он вытащил её на свет и стал разглядывать. В бутылке этой, тёмного стекла, густо плескалось нечто ещё более тёмное. На этикетке была изображена девица, завёрнутая в простыню. «Альбукерке», — прочитал Костя название. Что это такое? Очередной клопомор?
Костя отвинтил крышку. В ту же секунду по странному совпадению где-то совсем рядом ухнул гром такой силы, что в шкафчиках звякнули стаканы и банки.
«А молнии вроде не было видно, — удивился Костя. — Так ведь не бывает? Наверное, когда молния била, я как раз голову в шкаф сунул. «Альбукерке»… Интересно, что это за бурда? Скорее всего, какой-нибудь ликёр. Надо понюхать! Так и есть, одеколоном отдаёт и немного персиком. Ну, что ж, ликёр штука приторная, зато крепкая, так что спать буду без задних ног».
Он сполоснул чайную чашку, налил в неё на два пальца «Альбукерке», который оказался тёмен и густ, как солярка, и выпил залпом.
Никакого, даже приторного вкуса он не почувствовал. Зато пол под ногами с треском проломился, и Костя упал в преисподнюю, где тьма была и цветом, и звуком, и запахом.
— Раз нашатырный спирт не катит, значит, дело швах! — услышал Костя
громовый голос, шедший с неведомых высот.
— Бейте его по щекам, Игорь Кондратьевич, — советовал другой голос, такой же громкий, но тонкий, как свист.
— Хорошо, — раскатился гром. — Ты только сумку, Алёна, подержи, а то яблоки из неё сыпятся.
— Всё ясно: он отравлен! Посмотрите на синюшность его лица! — отозвалась Алёна.
— Так трясите его, трясите! — взвизгнул другой тонкий голос. — Это самое первое средство!
Костя понял, что сейчас неизвестные чудовища затрясут его насмерть, и постарался открыть глаза.
В узенькие дрожащие щёлки хлынул свет. Когда скатились первые слёзы, Костя увидел над собой потолок, обшитый вагонкой. С потолка свисал хрустальный плафон и тихо плыл вниз, грозя Костю раздавить.
Костя застонал и снова закрыл глаза.
— Очнулся! Очнулся! — запищали рядом. — Трясите же его, трясите!
Костя почувствовал мощную хватку под мышками и вдруг затрясся так, что понял: ещё минута, и его голова отвалится от позвоночника, как яблоко от ветки. Да, так и есть! Это яблоки с тупым стуком падают за окном! Он всё вспомнил! Он жив. Он в Копытином Логу. Он сейчас умрёт.
Костя хотел что-то сказать, но вышло одно утробное мычание. Он снова приоткрыл глаза.
Тряска прекратилась. На фоне вагонки возникло бледное лицо конопеевской аптекарши, большое, как одеяло. Рядом, столь же огромные, нарисовались губки сердечком Иды Васильевны и её пудреные морщины. Наконец эти видения заволокло багровой тучей, по которой в беспорядке плавали тусклые глазки и нос пуговкой.
Вдруг посередине тучи разверзлось жерло и окатило Костино лицо горячим душем.
— Это хорошо, что вы его опрыскали, Игорь Кондратьевич, — закричала Алёна. — У нас появилась надежда! Давайте разденем больного и начнём растирать его кожный покров. Пульс нитевидный, но прощупывается. Больной отравлен дигиталисом — вы только понюхайте эту бутылку!
Раздался ураганный, с треском, шум.
— Ну вот, понюхал я, — сказал после этого Бабай (красное лицо принадлежало, конечно, ему). — Вонь, как из сортира. Как он мог этого хлебнуть? Пацан, конечно, тупой крайне, меня ещё Кирюха Колдобин предупреждал. Выпить любит, тянет в рот всякую дрянь, вот и нализался. Всё ясно: притравили дачника как свидетеля, чтоб не мешал тёщу Смыковых убивать.
