Комментарии, как говорят, в данном случае излишни… Если у кого-то и были какие-то сомнения в трусости командира фрегата и его старшего офицера, то после опроса матросов все стало на свои места, причем обнаружилась не только трусость Стройникова и Киселева, но их обман и подлость. Жалкие уверения Стройникова, что он передоверился своему старшему офицеру, который сообщил ему о нежелании команды взрывать фрегат, то перед нами лишь жалкие потуги обмана Фрегат не настолько уж огромный, чтобы командир сам не мог узнать мнение своих матросов, а удовлетворился докладом старшего офицера. Не на Луне же был в тот момент Стройников! Понятно, что командир «Рафаила» услышал от Киселева то, что хотел услышать. Этим была соблюдена формальность для будущего отчета начальству и некое оправдание перед офицерами фрегата. Сразу же после этого Стройников лихорадочно приступил к сдаче в плен, хотя времени и для личного общения с командой, и для приготовления судна к бою у него имелось в избытке.
Из воспоминаний вице-адмирала В.И. Мелихова: «Не входя в подробное рассмотрение обстоятельств, сопровождавших потерю фрегата “Рафаил” и уже подвергшихся окончательному суду, мы считаем, однако ж, не излишним присовокупить, что в этом несчастном событии нет ничего, что могло бы послужить к укоризне кого-либо, кроме главнейших участников сдачи. При отправлении к Трапезонду фрегата “Рафаил” не было ничего решительно, что могло бы возбудить сомнение за безопасность его в пути, а долговременная, ничем до тех пор не опороченная служба офицера, командовавшего фрегатом, представляла ручательство в том, что, будучи поставлен вне непосредственного на него влияния главного командира, он найдет в самом себе довольно твердости и благоразумия, чтобы удовлетворительным образом исполнить возложенное на него поручение. Не раз предприятия великих полководцев не удавались от неточности в исполнении подчиненными данных инструкций или от неожиданных ошибок со стороны лиц, которым доверялись отдельные команды, но, в таком случае, несчастье, более или менее заслуженное, постигшее начальника отдельного отряда, не в состоянии помрачить славы ни главного вождя, ни войска».
Безусловно, «Рафаил» действительно был в крайне тяжелом положении. Уйти от турок было практически невозможно. Однако все было не столь трагично, как описывал Стройников. На момент сдачи фрегат еще не был атакован, и прошло бы около часа, а может и больше, пока «Рафаил» сблизился бы с ближайшими турецкими судами. За это время вполне мог снова задуть ветер. Тогда у «Рафаила» сразу же появилась бы реальная надежда на спасение, так как турки при северных и восточных ветрах вряд ли решились далеко уйти от Босфора вблизи от Сизополя, где находился весь наш Черноморский флот. Наконец, даже если бы при северном ветре «Рафаил» был прижат турками к Босфору, все равно оставалась надежда на прорыв через Босфор и Дарданеллы в Эгейское море. Незадолго до истории с «Рафаилом» в Константинополь с депешами под парламентским флагом ходил наш бриг «Орфей». При этом наших моряков поразило то, что при входе в Босфор «Орфей» не встретил ни одного турецкого дозорного судна Никто даже не пытался остановить российский бриг. Об этом знали все командиры судов Черноморского флота, так как приказом Грейга вариант прорыва через Босфор и Дарданеллы предлагался командирам судов, прижатых ветром к Босфору.
«Рафаил» был отличным ходоком, а потому не было оснований полагать, что все турецкие суда имели столь же хороший ход и могли догнать, уходящий в отрыв «Рафаил». По всей вероятности, наш фрегат был бы атакован судами турецкого авангарда. И здесь могла сказаться куда более качественная подготовка команды российского фрегата, обученность работавших на мачтах и особенно артиллеристов. Пример подготовки артиллеристов «Меркурия» — тому наглядное подтверждение.
Историк пишет: «Поступая подобно Казарскому, с твердостью и хладнокровием, и Стройникову удалось бы, может статься, повредить рангоут у турецких кораблей или же зажечь который-нибудь из них посредством брандскугелей, что могло привести неприятеля в замешательство и заставить его прекратить погоню и, во всяком случае, продлить дело до ночи, которая могла способствовать спасению. Исполни Стройников в точности свой долг и не предайся малодушию, которое имело такое гибельное влияние сперва на него самого, а потом на подчиненных ему офицеров, тогда, может статься, блистательный жребий, выпавший на долю экипажа брига “Меркурий”, был бы достоянием и экипажа фрегата “Рафаил”.
Наконец, если бы не представилось ничего благоприятного и если бы неприятель решился во что бы то ни стало овладеть фрегатом и последний, через потерю рангоута, или значительную убыль в людях, был доведен до невозможности продолжать оборону, тогда он сдался бы с честью и с уверенностью, что вполне исполнил свою обязанность; но послать парламентеров с предложением о сдаче, находясь еще вне выстрелов неприятеля, и когда обстоятельства каждую минуту могли измениться — для такого поступка нет оправдания.
Показания офицеров и нижних чинов не оставляют сомнений в том, что сдача фрегата была следствием: во-первых, доверенности офицеров, большею частью молодых, к своему командиру и его опытности; во-вторых, малодушия последнего, дошедшего в этом случае до крайней степени, и, в-третьих, преступления старшего по нем офицера, который, доказывая нижним чинам невозможность защищаться и необходимость сдачи, и получая ответы, обнаруживающие безусловную готовность их сражаться до последней крайности, донес командиру совершенно противное».
В современной историографии поступок Стройникова-старшего однозначно оценивается как проявление малодушия и трусости (и по праву!), однако Владислав Крапивин в своем романе «Бронзовый мальчик» устами его героев засомневается, что причиной сдачи фрегата стала обычная трусость и желание спасти собственную шкуру. В романе автор выдвигает две гипотезы: 1. Перед лицом пятнадцати неприятельских кораблей у Стройникова случился «надлом души» и он осознал бессмысленность подобной гибели. 2. Несмотря на решение, принятое офицерами, учитывая безнадежность ситуации, корабль был сдан ради спасения жизней более чем двух сотен матросов.
Один из героев романа Крапивина, некий Корнеич, так говорит о поступке Стройникова: «Стройников ужаснулся (!), когда понял, что своим приказом к бою он просто-напросто убьет две с лишним сотни человек. Причем это ради одной идеи (!), потому что на исход войны тот бой, конечно, никак не влиял… Стройников не за себя испугался… Ведь после плена матросы могли вернуться, служить дальше, потом прийти в свои деревни, жить, землю пахать, детей растить… А он все это должен был зачеркнуть одной командой… Конечно, высокая доблесть — взорвать себя, не сдаться врагу. Но мне кажется, Стройников счел, что есть еще более высокая доблесть. Пожертвовать своим именем, честью, шпагой, свободой, чтобы спасти других».
Рассуждать так, как рассуждает В. Крапивин, может только человек, весьма далекий от военной службы, а тем более от военно-морского флота. Боевой корабль — это не санитарная повозка, и люди идут в бой, чтобы не прикидывать, выгоднее им в данном случае сдаться сразу или чуть погодя, а для того, чтобы победить или умереть.
Помимо этого надо знать и реалии сражений военно-морских флотов в парусную эпоху. Дело в том, что, так как корабли были деревянные и обладали большой плавучестью, то даже при больших преступлениях тонули они редко. Поэтому когда корабль (или судно) был разбит вдрызг, но все еще держался на плаву, а команда уже понесла большие потери, то принять почетную капитуляцию не считалось зазорным. Наоборот, такая капитуляция считалась очень почетной, как для проигравших, так и для победителей. Есть тому примеры и в российском флоте. Линейный корабль «Владислав» (командир — капитан 1-го ранга Берх), потеряв в Гогландском сражении треть команды и оказавшись снесенным в середину шведского флота, после упорного сопротивления, расстреляв весь свой боезапас, был вынужден во имя еще остававшихся в живых спустить флаг. Однако Берху ТАКУЮ сдачу никто никогда не ставил в вину. Наоборот, они заслужили Георгиевские кресты и были весьма уважаемы как начальством, так и сослуживцами. Так что мешало поступить Стройникову именно так? Начать бой, драться столько, сколько хватит сил, а там уж как придется. Отметим, что из двухсот членов экипажа «Рафаила» в живых к моменту освобождения из турецкого плена осталось всего семьдесят. Так что на самом деле Стройников никого не спас, а, наоборот, опозорил. Погибнув в бою, а не в турецких тюрьмах, матросы по крайней мере остались бы не только героями в памяти потомков, но реально обеспечили бы свои семьи неплохими пенсиями. А так, кто теперь помянет их хотя бы добрым словом (хотя, как мы теперь знаем, матросы были ни в чем не виноваты), как и их струсившего командира!
