Покупка усадьбы казалась успехом. Все, кто там поселился, нашли в городе работу. Они зарабатывали деньги и, казалось, соответствовали требованиям современного индустриального общества. Их работа в деревне скоро стала легендой.
Но далеко не столь охотно комментировалось то, как они проводили вечера и свободное время. С работы они шли прямо домой, в усадьбу: правда, там их сердечно встречали «родители», но изо дня в день это были одни и те же люди. Пять или шесть лет обитатели усадьбы были совершенно одни, и возможности этой маленькой группы были весьма ограничены.
Итак, они уже жили в городе, на полпути к тому, чтобы навсегда покинуть деревню и стать нормальными городскими жителями, они жаждали жить нормальной жизнью с нормальными людьми. Соседи приглашали их на кофе, но это были пожилые люди, а те, кто поселился в этой усадьбе, ощущали себя молодыми. И они отправлялись на поиски себе подобных, совершенно нормальных друзей.
Они отправлялись на поиски туда, где рыщут все нормальные: в привокзальный ресторан, в круглосуточные закусочные или в порт. То есть в общественные места, которые для большинства людей оказываются лишь промежуточной станцией, а для социально ущербных становятся конечным пунктом назначения. В таких местах нельзя находиться, не потребляя. Пиво оказывалось самым доступным, и некоторые из сельчан сбивались с пути. Кто-то и по сей день его не нашел.
Почему эксперимент не удался?
Оглядываясь назад, можно найти две основных причины этого. Во-первых, усадьба все же не была деревенским сообществом, а во-вторых, современные города неподходящее жизненное пространство для людей, иных, чем большинство из нас.
9.2 Являются ли деревенские сообщества учреждениями
Тот благожелательный врач ценил Видаросен и хвалил деревню как выдающееся учреждение, открытое для экспериментов и создающее возможность для множества межличностных контактов. И все же деревня была для него по-прежнему институтом, а не настоящей жизнью. Поэтому он, несомненно считал прогрессом, когда жители покидали деревню и возвращались в настоящую жизнь.
Но те, у кого контакты с сельчанами теснее, думают иначе. Для них деревни представляют собой реальную жизнь, может быть, даже слишком реальную. Они единодушны в том, что жизнь в частных или общественных учреждениях менее приемлема, и утверждают, что деревни имеют иной характер, чем учреждения. Верно ли это?
Четыре признака характерны для большинства учреждений. Во-первых, они ограничены пространственно. Большая часть времени в них – работа, учеба, свободное время, сон – протекает под одной и той же крышей, с одними и теми же людьми. Такова жизнь типичных учреждений. Это же характерно и для деревень – коллективная жизнь днем и ночью. Такая жизнь контрастирует с бытом большинства норвежских семей, члены которых обычно проводят время, работая и отдыхая, вне дома и вне своего района, вступая в контакт с несколькими, часто не знакомыми между собой группами людей. В этом смысле деревни сравнимы с учреждениями.
Второй характерный признак учреждений – явное разграничение на персонал и получателей услуг. Старший персонал претендует на профессионализм из-за наличия специального образования. Так, например, есть армия в белом – врачи и медсестры, или войско сторожей с ключами, запирающая людей в палаты и камеры. Есть среди них те, кто пользуется преимуществом возраста, например, «деды» в школах-интернатах или «молодежь» в домах престарелых. Есть те, кто проводит заседания, имеет собственные кабинеты, собственную столовую или отдельные столы в общественной столовой. Почти всегда служащие имеют власть над теми, кому они служат.
Все это верно для учреждений, но не для деревень. Мы видим, что устройство деревень, существенно уменьшает разрыв между «нами» и «ими», в том числе, сеть дорог и улиц, работающая как действенная альтернатива заседаниям, совместное решение всех задач, вера в достоинство каждой души. И более того, охранники и медсестры уходят домой, покидая замкнутое пространство учреждения, и в порядке вещей, что вне его они живут в своих семьях, в своих домах, проводя свободное время по своему усмотрению. Время, которое они отдают учреждению – это оплачиваемая работа. В деревне, напротив, все пребывают постоянно, некоторые даже до самого конца. Они живут, действуют, работают и отдыхают вместе. Это единое целое, жизнь в полном единении, парадоксальным образом более всеобщем, чем любое «тоталитарное учреждение», описанное Гоффманом [1961]. Если деревни вообще с чем-нибудь сравнимы, то скорее, с кораблем, чем с больницей.
Третий существенный признак приютов и заведений состоит в том, что жизнь там течет по определенному плану и направлена к точно сформулированной общей цели. Места заключения и больницы являются наиболее типичными примерами, но сюда же относятся детские дома, студенческие общежития, дома престарелых или учреждения для разных групп инвалидов. Согласно своему профилю, они исполняют поставленные задачи: наказание, лечение, образование или попечение.
Разумеется, кемпхилл-деревни не исполняют наказание. Они не созданы для лишения свободы или изоляции людей. Никому не препятствуют, если появилось желание уйти. Новые члены вначале проводят в деревне две недели. Если их устраивает такая жизнь и сообщество их принимает, они могут остаться навсегда. Вопрос о лечении сложнее. «Лечение» можно заменить «исцелением», что означает «сделать снова человека целым». С этой точки зрения жизнь в деревне действительно целебна. Но сам процесс исцеления не ограничен временными рамками, а является длительным и непрерывным. Он охватывает всех, кто там живет, а не только тех, кто отнесен властями к числу лиц, имеющих аномалии развития. Но и сами селяне считают деревню не временным пристанищем, а местом постоянного жительства. Что касается традиционного лечения, то деревни, конечно, не предназначены для таких мероприятий. Не существует способа излечения синдрома Дауна. Благодаря тестам и прерыванию беременности на ранней стадии, может быть предотвращено рождение детей с этим заболеванием, а при помощи косметической операции можно избавится от «монголоидности», характерной для людей с этим синдромом. Но члены деревенских сообществ отвергают оба «решения». Вместо этого, они надеются создать формы коллективной жизни, полезные для таких людей. Понятно, что заболевших здесь лечат, но нет лечения от инобытия.
Образование можно получить и в Видаросене, и в других деревнях. Некоторые жители учатся читать и писать, другие вяжут или играют на флейте, а иные упражняются в эвритмии. Большинство слушает несколько раз в неделю лекции или концерты. Но это лишь часть коллективной жизни деревни; образование не является специальной целью пребывания там.
А как обстоит дело с заботой и попечением? Ответ примерно тот же. Забота и попечение охватывают всех обитателей деревни, неотделимы от жизни там и не являются специальной целью. Жизнь и есть цель. Но именно в этом пункте и трудно провести различие между деревнями и учреждениями. Особенно дома престарелых или приюты для инвалидов похожи на деревни тем, что в них не обязательно идет речь об ограниченном пребывании.
И, наконец, последний аспект. В учреждениях содержится много представителей определенной группы. Это либо заключенные, либо пациенты, школьники, старые люди или инвалиды.
