Леня вспомнил, как прошлым летом он пришел к матери и в отчаянии сказал:
– Я больше не могу вынести этого, мама.
Она обняла его за плечи, заглянула в глаза.
– Я все вижу, Леня. Но не надо так преувеличивать… Динка – еще совсем ребенок, ей четырнадцать лет… У нее с Хохолком хорошая детская дружба.
– Но дружба может перейти в любовь… Когда он здесь, она забывает обо мне… Я скажу ей все и уеду, мама…
– Не делай глупостей, Леня. Возьми себя в руки…
– Ты запрещаешь мне говорить с ней.
– Я никогда и ничего не запрещаю своим детям, я хочу только, чтобы ты понял, что разговор этот преждевременный…
Леня вспомнил, как долго и терпеливо уговаривала и утешала его в тот раз Марина, до глубокой ночи проговорили они, и он взял себя в руки, успокоился.
«Она сама всегда была стойкой и мужественной», – думает Леня, припоминая Марину в зале суда. Она сидела рядом с ним такая спокойная и гордая, с высоко поднятой головой. И только он, Леня, знал, с каким мужеством отчаяния она ждала этого суда. Мама, мама… Ее лицо не дрогнуло даже тогда, когда два жандарма с шашками наголо ввели в зал отца… В смятенье Леня крепко сжал ее холодные пальцы, но она смотрела только на того, кому отдала всю свою жизнь, свою молодость и любовь. Тысячи незримых нитей связывали этих двух людей, и когда глаза их встретились, в них засияла неизъяснимая нежность и гордое счастье… Счастье быть любимыми друг другом… до конца…
И даже потом, наедине с Леней, Марина не проронила ни одной слезы. Мужество, мужество… Всю жизнь она учила своим примером детей и его, Леню, своего старшего сына…
Так что же случилось с ним теперь? Неужели напрасно она потратила на него столько сил, заботы и любви?
Леня закрыл руками лицо:
– Нет, мама, нет! Прости меня…
Долго еще сидел в лесу Леня. Но домой он шел спокойный, готовый принять на свои плечи любой удар, лишь бы облегчить его Макаке.
* * *
Динка не выбежала к нему навстречу, но, когда он подошел ближе, она грустно сказала:
– Как долго тебя не было…
Леня сел с ней рядом.
– Прости меня…
– Ты не виноват, все равно это нужно было сделать, – просто сказала Динка.
И тогда, еще не веря своему счастью, он, с благодарностью и сочувствием к освободившему ему место сопернику, горячо сказал:
– Он самый лучший парень из всех, кого я только знал!
– Самый лучший ты, – тихо и благодарно ответила Динка. – Но он тоже был очень хороший…
– Почему «был», Макака? Он еще вернется! Мы никогда не забудем его!
Динка покачала головой:
– Конечно, такой друг не забывается, но это уже потерянный друг… – Губы ее дрогнули, но глаза смотрели спокойно и ясно. – Потерянные друзья не возвращаются… – тихо добавила она как что-то глубоко продуманное в эти горькие часы одиночества.
Глава 41
Памятный вальс
Весь день Динка была молчаливой, часто задумывалась, и Леня не знал, чем отвлечь ее от грустных мыслей. Вечером ему пришла в голову счастливая мысль.
– А знаешь, что я придумал, Макака? Пойдем-ка мы в лес к нашим индейцам?
– Куда? – оживилась Динка.
– Ну, к этим… Рваное Ухо, Меткий Глаз и как их еще там зовут? – засмеялся Леня.
– Пойдем! Пойдем! – обрадовалась Динка. – Я тоже давно мучаюсь, что не иду к Иоське!
– Ну вот и хорошо. Только ведь туда далеко. Может, возьмем Приму?
– Нет, лучше пешком… Я не устану. Я никогда не устаю, если иду по делу. А ведь нам нужно все разузнать: куда Жук отвезет Иоську и вообще все!
– Надо с этими мальчишками разобраться, – задумчиво сказал Леня. – Познакомиться поближе…
Динка ожила, заторопилась, завязала в платочек хлеб и вареную картошку, сбегала к Марьяне за молоком, налила в бутылку. Вышли на закате. Шли босиком, держа в руках сандалии. С дороги был виден лес; стволы деревьев, освещенные заходящим солнцем, стояли как на пожарище. По обеим сторонам дороги простирались поля пана Песковского. На них уже не шумели налитые солнцем колосья, хлеб был убран, и только еще кое-где на этих скучных стриженых полях кончали уборку. Издалека долетала песня:
Ой, летилы гу-си-си
С далэкого-окого кра-аю…
Гай замутили во-оо-ду
В ти-хому Дунаю…
Стоя на дороге, Леня и Динка заслушались, но сзади затарахтела телега.
– Рви васильки, Лень, будто мы просто гуляем. Нельзя, чтоб они догадались, куда мы идем! – Она бросилась рвать вдоль дороги васильки.
Но Леня, морщась, сказал:
– Нехорошо это… Люди едут с работы, пыльные, усталые, а мы гуляем, рвем цветы. Некрасиво как-то получается.
– Ну да, конечно, нехорошо, – согласилась Динка, пряча в траву свой букетик. – Но мы ведь тоже идем по делу, Лень?
На телеге густо сидели девчата и бабы; правил хлопчик в грязной вышитой рубашке.
– Добрый вечер! – приветливо поздоровались они.
– Добрый вечер! Добрый вечер! – весело откликнулись Леня и Динка.
Девчата, подталкивая друг дружку и перешептываясь, лукаво поглядывали на Леню. В близких селах хорошо знали Динку и желали ей счастья, а после хождения к пану с просьбой о коровах – особенно.
– Да пошлет вам господь! – с чувством сказала пожилая женщина, с улыбкой глядя на Динку.
– Спасибо, спасибо! – закивала головой Динка. Лошадь пошла шагом.
– А что, хороши хлеба нынче? – степенно спросил Леня, идя рядом с телегой.
– Добрые хлеба, – ответила женщина, но девчата зашумели, зареготали.
– Пану хватит! – выкрикнула одна, выглядывая из-за спины подруг.
– Ще и останется! – бойко поддержала другая.
– Пан своего хлеба жалеет, он по заграницам чужой ест! – съязвила третья.
– А Павлуха этот год голодный будет, – фыркнул кто-то из девчат, и все закатились дробным смехом.
– За Павлуху не бойтесь, он панских хлебов на три года себе запас! – подмигнул Лене хлопчик.
– А что, Павлуха не повесился еще? – весело осведомилась Динка. – Мы слышали, пан велел ему повеситься?
Бабы и девчата расхохотались, посыпались бойкие словечки по адресу бывшего приказчика:
– Нема для него осины подходящей!
– Долго выбирать надо!
– А правду сказать, с чого Павлухе вешаться? – утирая пыльное лицо платком, сказала молчавшая до сих пор баба. – У его губа не дура. Вчера, люди говорят, уже коло Матюшкиных усадьбу огородил, хорошу дачу себе ставит. Мужиков целу артель нагнал, гроши есть, чем ему плохо?
