— Что за кот? — удивился Стас.
— Тот самый, за которым убийца чашки вымыл.
— Тогда это выдающийся кот. Ты, Колян, напрягись — может, тебя снова озарит. Или сон вещий увидишь.
— Издеваешься? — обиделся Самоваров. — А между тем убийца мог проникать к старикам под видом медсестры. Или вместе с медсестрой. А потом они вдвоём убирались, чтобы уничтожить следы борьбы, и вешали тряпочку на батарею.
— Никаких следов борьбы! Убийца подмёл мастерскую, а мусор ссыпал в помойное ведёрко. Никаких осколков посуды, выбитых зубов, клочьев драных пиджаков и прочего там не обнаружено. Только полведра пыли и столько же сухого кошачьего дерьма.
Глава 13. Портрет девушки в белом
— Я не ожидала, что ты так можешь, — сказала рыжая Анна Рогатых, глядя на дипломную Настину картину с сумерками и с Самоваровым.
Настя сама понимала, что получилось у неё то, чего прежде она никак не могла добиться. Таинственная, цветная, лихая, безоглядная живопись, в которой нет ничего ученического! Или почти ничего.
— Не ожидала, — повторила Анна. — Ты ведь такая молодая! Художников я вообще-то уже встречала: двое у нас в училище актовый зал расписывали. Сделали дрянь. Я всегда считала, что настоящее бывает только у классиков, которые давно умерли. Или у пожилых дяденек с бородами.
— У бородатых тоже полно дряни, — заметила Настя. — И даже у классиков, между нами. Я вот что думаю: тут в музее уже есть холст — готовый, грунтованный. Я собиралась писать натюрморт. Может, ты мне прямо сейчас попозируешь? Не дожидаясь гастролей и Голландии? А то за эти полтора месяца всякое может случиться.
— Что, например? — удивилась Анна.
— Например, у меня времени не будет — диплом на носу. А ты можешь влюбиться в голландца и остаться с ним навеки. Или, наконец, перекрасишься в фиолетовый цвет, который меня не устроит. Да мало ли что! Иван Петрович всегда готов начудить.
— Какой Иван Петрович?
— Так один наш знакомый сумасшедший называет судьбу. Давай начнём прямо сейчас?
Анна махнула рукой:
— Начнём!
Они, как только перешли на «ты», сразу стали ладить. Настя не только усадила Анну позировать, но и уговорила снять дурацкий детский галстучек и расстегнуть воротник белой блузки. Ещё бы и хвостики уничтожить! Смешать и растрепать волосы, чтоб получилась золотая рама… веснушки, синие капли глаз, губы розовые в пол-лица… Теперь и писать можно! Чудо!
Настя всегда торопилась и рисовала прямо на холсте. В институте её ругали за скоропалительность и заставляли компоновать тщательнее. Ей же хотелось схватить кисточку вместо уголька, как в жару хочется кинуться в холодную воду. Невтерпёж — краски, выдавленные на палитру кучками, так вкусно блещут! Они так весело, сначала густо и полосато, а потом гладко и ладно смешиваются, а потом разжижаются, то оступаясь в грязь, то выравниваясь в цвет — и Настя одна знает, что с ними нужно делать!
Сейчас на бледном пустом холсте появится Анна Рогатых в белой блузке, с белой до голубизны шеей и жёлтыми веснушками. Анна во всей красе, в протуберанцах буйных косм, выпущенных из хвостиков на волю! Она, пожалуй, никакая не хористка. Она разбойница! Хотя называться всё это будет скромно — «Портрет Анны». Или нет! Просто «Девушка в белом».
Анна Рогатых позировала хорошо, смирно. Она сама удивлялась, почему ей так нравились и Настина живопись, и сама Настя. Несмотря на квадратные плечи, решительный нрав и крупные черты лица, Анна была очень женственна по своей сути — то есть других женщин терпеть не могла. Все они были либо красивее и удачливее её самой и потому благодушно её презирали, либо наоборот, были глупее и уродливей — стало быть, завидовали и злились.
Ни с теми, ни с другими не стоило иметь дела. Красивая Настя не вписалась ни в одну из этих двух категорий. Она бурно и искренне восхищалась Анниной красотой, в которой сама Анна не была уверена. Она на любые темы говорила легко и просто. Она интересовалась проблемами «Чистых ключей», но не пела и не была влюблена в Андрея Андреевича Смирнова. Словом, Настя оказалась единственной девушкой на свете, которая могла бы стать подругой Анны.
Ах, если бы иметь подругу! Вечно одна против всех. А вчера стало ясно, что всё привычное вот-вот кончится и сгинет — если, конечно, она, Анна, не придумает, как поправить дело.
Аня Рогатых, рыжая девочка с сильным, несколько резким сопрано, выросла не дома, а в «Чистых ключах». Существуют такие дети, которые не знают безделья, пусть даже блаженного. Они не раздумывают, на что бы наброситься в огромном мире, полном соблазнов, красот, всевозможнейших занятий и скуки. Рано и бесповоротно они определяется, что будут петь, или играть на скрипке, или танцевать в балете, или играть в хоккей, или ходить по проволоке, или воровать. Они входят в особый круг, который до них уже был придуман и слажен. Им остаётся лишь делать, что надо и как положено. Такое хорошо получается именно у детей. Они легко и намертво приживаются в своей команде, ансамбле, банде, секции, цирковой труппе.
Подобные сообщества, несмотря на разность занятий, всегда друг на друга похожи. Они исполнены гордого сознания, что они и есть весь мир, или главное и лучшее в мире, а всё остальное — только довесок. Потому все должны им завидовать, ими восторгаться и им способствовать. Они набиты собственными предрассудками, аскетическим честолюбием и имеют свирепо регламентированный, до каббалистики доведённый неписаный устав. Часто придумывают и свой язык, непонятный прочему расхристанному миру. Феню, например.
Анна попала в «Ключи» семилетней девочкой и уже не помнила другой, без пения, жизни. Её родители, скромные служащие телефонной станции, ею очень гордились. Она родилась рыжей в папу. Несмотря на это, со своими вокализами, репетициями, бесконечными фестивалями, выездами за границу и белыми блузочками она была в семье чем-то инородным, вроде диковинного алмазного фазана, вылупившегося из яйца, которое хитрые работники зоопарка подложили в лукошко обычной квочке.
Анна считала себя не такой, как прочие девчонки. Даже время у неё было другое: оно то бежало вскачь, то тянулось медленнее, чем у её сверстниц, и замирало до полной неподвижности. Досужие соседки давно выпытывали у матери, вышла ли замуж «ваша Анна», или когда выходит, или отчего не выходит, а Анна всё выпрыгивала на сцену в коротенькой юбочке и с хвостиками.
Отец себя успокаивал тем, что Анька всё-таки дипломированный хормейстер: она умудрилась, распевая и болтаясь по гастролям, закончить музучилище. Так что в случае чего будет детишек пению учить. Но матери профессия хормейстера казалась ненастоящей, да и неженской, вроде прораба или маркшейдера. А детские юбочки и отсутствие у дочери надёжного парня прямо-таки пугали.
Анна лет с десяти перестала нуждаться в семейной поддержке. Она была по-взрослому практичной, легко разбиралась в транзитных и чартерных авиарейсах, курсах валют, значении гостиничных звёзд. Жила она в семье, но недостижимо рядом — так другой поезд близко бежит по соседней колее. И так же, как этот поезд, она была готова в любую минуту скрыться из виду.
