С этими мыслями она смотрела на рождественские витрины большого магазина и снова с тоской в сердце представляла себе парижскую семью, их квартирку, рождественскую елку под фарфоровой люстрой...
Элен взрослела. Ее тело менялось, теряя свою детскую крепость; ноги и руки постепенно становились худощавыми, хрупкими; красивый розовый румянец исчезал, лицо бледнело, подбородок стал длиннее, а глаза провалились.
В последнюю зиму перед началом войны ей исполнилось двенадцать. Тогда она жила в Ницце, отец должен был приехать за ними из Сибири, чтобы увезти в Петербург.
В тот год в Ницце Элен впервые без презрительного равнодушия слушала ласковый, романтичный шум моря, итальянские романсы, слова «любовник», «любовь»... Ночи были теплыми, в воздухе витал чудесный аромат... Она была в том возрасте, когда девочки внезапно просыпаются по ночам с выпрыгивающим из груди сердцем, сжимают дрожащими руками плоскую грудь под вышитой ночной рубашкой и думают: «В такой-то день мне исполнится пятнадцать лет, шестнадцать лет... В такой-то день я стану женщиной...»
Борис Кароль приехал в Ниццу мартовским утром. Отец останется в ее памяти таким, каким она увидела его в тот день: окрепшим, смуглым, с ярко-красным ртом. Когда он наклонился к ней, она приложила свои губы к его шершавой щеке и вмиг почувствовала, как любовь наполнила ее сердце такой острой радостью, что ей стало больно и тревожно. Бросив мадемуазель Роз, Элен повисла на руке отца. Он улыбнулся ей. Когда он смеялся, его лицо освещалось каким-то плутовским огоньком. Она с нежностью поцеловала красивую смуглую руку с ногтями такой же формы, как у нее. Вскоре раздался пронзительный и грустный гудок уходящего поезда, словно мелодия, которая отныне всегда будет звучать во время кратких появлений отца в жизни Элен. Тут же начался разговор, который был для нее пустым набором звуков — слова в нем заменяли цифры, с этой минуты они останутся для нее лишь цифрами, хотя их отзвуки будут сопровождать ее, пока смерть навеки не сомкнет губы отца.
— Миллионы, миллионы, акции... акции банка «Шелл», акции «Де Бирс», купили за двадцать пять, продали за девяносто...
Плавно покачивая бедрами, мимо них прошла девушка с полной корзиной серебристой рыбы на голове:
— Sardini! Belli sardini!
На каждом «i» она своим тонким голосом издавала стонущий пронзительный, как крик морской птицы, звук.
— ...Я спекулировал... Он спекулировал...
Только позвякивали колокольчики взятой напрокат коляски; лошадь трясла длинными ушами над соломенной шляпой в форме конуса; кучер губами теребил цветок.
— Я выиграл... я проиграл... Я снова выиграл... Деньги, акции...
— Медь, серебряные рудники, золотые прииски... фосфаты... миллионы, миллионы, миллионы...
После того как Кароль пообедал и переоделся, Элен увязалась с ним на прогулку. Они молча прошли Английскую набережную. О чем им было разговаривать? Кароля интересовали только деньги, секреты выигрыша и дела, а Элен была еще несмышленым ребенком и с обожанием смотрела на него.
Он улыбнулся ей, ущипнув за щеку:
— Скажи-ка, а не пойти ли нам перекусить в «Монте-Карло»?
— О да, — тихонько сказала Элен и радостно прищурилась.
После полдника в «Монте-Карло» Кароль вдруг занервничал. Некоторое время он, словно колеблясь, барабанил пальцами по столу, затем встал и повел ее за собой.
Они вошли в казино.
— Жди меня здесь, — сказал он, указав на вестибюль, и исчез.
Она села, стараясь держаться прямо и не запачкать перчатки и пальто. Зеркало, перед которым чудаковатого вида женщина размашисто красила губы красной помадой, отражало худенькую маленькую фигурку ребенка, с обрамленным кудрями лицом, в воротничке из, пусть жидковатого, меха горностая, который отец привез ей из Сибири. Элен пришлось ждать очень долго. Время шло. Одни мужчины входили, другие выходили. Она видела странные лица старух с большими сумками; их руки еще дрожали от золотых монет. Ей уже доводилось бывать в казино. Элен помнила: когда-то давно, проходя по игровому залу в Остенде, она видела, как под ногами игроков валялись золотые монеты, на которые они не обращали никакого внимания. Но теперь Элен умела видеть не только очевидное. Она смотрела на этих нарумяненных, напудренных женщин и думала: «Есть ли у них дети? Были ли они молоды? Были ли счастливы?»
Когда-то нам было жалко детей, но, повзрослев, становится жалко и стариков, потому что, глядя на их увядшие лица, мы понимаем: однажды будем такими же... Этот возраст означает, что детство уходит.
Небо за окном все темнело. Прекрасная бархатная ночь, итальянская ночь с освещенными фонтанами, ароматами, распустившимися магнолиями, легким ласкающим ветерком... Прижавшись лицом к стеклу, Элен смотрела в окно. Ночь казалась ей слишком жаркой, слишком сладостной, «не для детей», улыбнувшись, подумала она. Она чувствовала себя маленькой, потерянной и в чем-то виноватой. (Почему? За мной никто не придет. Я ведь была с папой. Впрочем, он недолго занимался мной...) Было восемь часов вечера. Перед «Кафе де Пари» останавливались экипажи, из них выходили разодетые мужчины, женщины в вечерних платьях. Под балконом слышались звуки мандолины, поцелуев, приглушенные смешки. На набережной, ведущей к казино, мерцали огни, на которые собирались все распутные женщины города. Уже девять часов... «Я хочу есть, — подумала Элен, — что же делать? Остается только ждать, ведь меня не пустят в зал». Сколько было здесь таких, как она, покорно ждущих кого-то... В вестибюле сидели встревоженные, скучающие женщины и, молча, не жалуясь, считали минуты... Она отчего-то чувствовала себя старой и покорной, возможно, ей придется провести на этой банкетке целую ночь. Если бы только не слипались под тяжелыми веками глаза... Время тянулось до того медленно... и тем не менее казалось, что стрелка на стенных часах казино передвигается с удивительной быстротой. Только что было полдесятого, в это время она обычно ложится спать. Но вот стрелка сдвинулась, показала без десяти десять, потом десять часов... Чтобы не заснуть, Элен принялась шагать из одного конца вестибюля в другой. На его противоположной стороне, в тени, так же взад-вперед ходила женщина в боа с развевающимися розовыми перьями. Элен наблюдала за ней. Ей чудилось, что от голода ее разум удивительным образом воспарил и переселился в эту женщину, а ее сердцу передались усталость и тревога незнакомки. Как же сильно хочется есть... Она вдохнула запах бульона, доносящийся с кухни «Кафе де Пари».
«Я чувствую себя чемоданом, который забыли в камере хранения», — подумала она, пытаясь шуткой утешить себя.
Разумеется, все это было забавно, очень забавно... Она осмотрелась — кроме нее, детей в вестибюле не было, все они уже давно спали. Заботливые руки затворили окна и задернули шторы их комнат. Они не слышат шепот пристающего к цветочницам старика, не видят, как целуются на лавках парочки.
«Мадемуазель Роз меня бы не забыла... Я ведь все не могла поверить, но это правда, одна она любит меня...» — с горечью думала Элен.
