К огромной досаде Евы, цветы росли вдоль тропинки, что вела к гостиничному двору, куда накануне вечером направлял ее Джейми, когда лгал, целовал и делал другие неприличные вещи.
А есть ли вероятность, что он придет сюда? Разумеется, он как ветер будет мчаться за ней, но существует множество дорог, которые она могла бы выбрать, и он никогда не подумает, что она настолько глупа, чтобы отправиться именно туда, куда он посоветовал.
Или подумает?
Впрочем, не важно: у нее нет выбора. Рыбак Уильям должен был встретить их и на своей маленькой лодке переправить на судно, которое доставило бы их в Сен-Мало, а затем они отправились бы на дикий юг Франции, где никому не придет в голову их искать.
– Рыбак так и не появился, – проворчал Гог и сжал ладонями край подоконника, чувствуя, что долго не выдержит, запертый в этой комнате, как птица в клетке.
– Гог, сходи-ка в деревню, найди там рыбака по имени Уильям и узнай, почему его до сих пор здесь нет.
Роджер, словно выпущенная стрела, бросился в другой конец комнаты за своими вещами: ремнем для меча, старым заржавевшим ножом и парой грубых перчаток.
Ева пересекла комнату и слегка коснулась его локтя. Не затянув до конца ремень, Гог поднял голову, и снова непослушная светлая прядь упала ему на глаз. На этот раз Ева не стала себя сдерживать и быстро заправила ее за ухо.
– Что бы ни случилось, мы должны немедленно покинуть Англию. Если необходимо, договорись с кем-нибудь другим. Возьми лошадь.
Их взгляды встретились, и Роджер кивнул. Каждый из них все понимал, и не было надобности называть вслух причины, по которым рыбак Уильям, возможно, больше не хотел перевозить беглецов через Ла-Манш – или не мог.
– Будь осторожен.
Он похлопал ее по плечу, как будто хотел успокоить, глупый мальчик, и ушел, а отец Питер, перестав чистить свои письменные принадлежности, взглянул на нее.
– Как думаете, святой отец, вы сможете последний раз передвинуть свои упрямые кости?
– Я устал, а не обессилел, – огрызнулся священник, и она спрятала улыбку. – И не собираюсь садиться ни в какую лодку, но вас с Роджером провожу.
– Посмотрим, посмотрим… – спокойно проговорила Ева, хотя слова викария ее задели, и остановилась посреди комнаты, подавив желание мерить ее шагами, – она терпеть не могла ждать.
Отец Питер, сидя на краю кровати, упаковывал свои письменные принадлежности и искоса наблюдал за ней.
В этой колючей тишине она обдумывала вдруг пришедшую в голову новую, неприятную мысль: «Годы моей жизни прошли в постоянном движении, я не умею стоять на месте».
Но ей не оставалось ничего другого, кроме как размышлять над этим пугающим открытием. А затем раздался стук в дверь.
Она застыла, чувствуя, как волосы на затылке встали дыбом, а руки дрожат. Отец Питер, побледнев, вскинул голову. Стук повторился – один тихий удар.
– Я пришел к священнику, – прошептал кто-то в замочную скважину. – Я друг.
Отец Питер медленно покачал головой.
Наклонившись к двери так близко, что губы коснулись холодного дерева, Ева ответила:
– Вы ошиблись комнатой.
– Прошу, впустите меня. Я здесь, чтобы помочь, – снова раздался мягкий голос, еще более тихий и более убедительный.
– Нет, – прошептала Ева в ответ, осознавая странную атмосферу таинственности между ней и незнакомцем за дверью. – Я не знаю…
Договорить ей не дали.
Дверь задрожала, старое дерево треснуло, рама, в которую был вставлен замок, раскололась, и дверь распахнулась. Ева отскочила и потянулась было за кинжалом, спрятанным среди юбок, но при виде епископа остановилась. Однако он смотрел мимо нее, на кровать.
– Питер Лондонский, – констатировал епископ голосом, полным глубокого удовлетворения, и, войдя в комнату, закрыл за собой дверь. – Чрезвычайно приятно видеть тебя. – Тон его был прямо-таки елейный, льстивый.
– Вот как? – Священник потянулся за своими ботинками.
– Отец Питер нездоров, – объявила Ева, отступив назад и раскинув руки, стала перед кроватью в позе, которая не могла бы остановить и легкий ветерок. – У него лихорадка.
– А выглядит вполне здоровым, – наконец взглянув на нее, возразил епископ. – Ну да все равно, мне нужны только бумаги. – Он замолчал и одарил ее улыбкой, которую Ева не могла назвать иначе, как зловещей, но он, конечно, не имел в виду ничего плохого. – Документы, зарисовки, а еще, возможно, немного понимания ситуации: в эти суровые дни знание может быть весьма и весьма опасно.
– Q’est-ce que c’est
[6]
, документ? – Она сделала вид, что запнулась на английском слове.
– Так, мелочь, – заверил ее епископ успокаивающим тоном и снова снисходительно улыбнулся. О-о, ему нравились тупые женщины, с ними куда проще. – Пустяки. Записи, которые, к сожалению, сделал достопочтенный викарий, оказавшись свидетелем кое-каких незначительных происшествий.
– Ecrire? Il-y-a une…
[7]
– со смущенной улыбкой, покраснев, написала она в воздухе воображаемым пером. – Пожар. Все любимые бумаги несчастного святого отца, маленькие листочки, пропали в огне.
От доброжелательной улыбки епископа не осталось и следа, и он, потянувшись, схватил ее за локоть.
– Отпусти девушку, Омари. – Отец Питер встал с кровати, не сводя глаз с толстомордого епископа. – Она всего лишь бедная служанка.
Епископ отпустил ее руку, а отец Питер, с ботинками в руке, снова сел на край кровати и, не глядя на нее, сказал, как говорят служанке:
– Идите, милая.
Она двинулась к двери вдоль стены комнаты, еле переставляя ноги и выдавая свою медлительность за страх.
– Англия не полезна для твоего здоровья, Питер.
– Мне это говорили, – спокойно согласился священник, надевая ботинок.
– Тебе следует уехать. Говорю это как друг. Слишком многие интересуются тобой. Король не на твоей стороне, поскольку чрезвычайно недоволен этой хартией вольностей, которую передают из уст в уста. Ваша с архиепископом Лангтоном идея поддерживать намерения повстанцев не из лучших.
– Однако бороться – намерение хорошее, – сухо возразил отец Питер, грустно улыбнувшись.
– Тебя пригласили в Англию не ради хартии и не на переговоры. Ты должен это понимать.
– Я очень хорошо знаю, зачем меня пригласили, а еще лучше – что мне делать.
– Тогда все намного проще, Питер. Просто отдай мне бумаги, и я скажу, что, когда я приехал, тебя уже не было. Ты можешь снова скрываться, как делал это последние десять лет. Плыви во Францию: молись в Мон-Сен-Мишель; преподавай в Париже – на Малом мосту всегда найдется вакантное место для человека твоего масштаба.
