С мыслями о Джоне Д. МакДональде
Только спускаясь в бездну, мы вновь обретаем сокровища жизни.
Джозеф Кэмпбелл
Дерьмо нихрена не значит.
Джимми Голд
Часть 1
Тайный клад
1978
— Проснись, гений.
Ротстайн не хотел просыпаться. Сон был слишком хорош. Ему приснилась первая жена за несколько месяцев до того, как она стала его первой женой, семнадцатилетняя, со всех сторон — само совершенство. Они оба голые. Ему девятнадцать, под ногтями грязь, но она против, во всяком случае, тогда не была, потому что он только и думал, что о снах, а ее ничто другое и не интересовало. Она верила в сны даже больше, чем он, и правильно делала. В этом сне она хохотала и тянулась к той части его тела, за которую было проще всего ухватиться. Он попытался войти глубже, но тут какая-то рука начала трясти его предплечья, и сон лопнул, как мыльный пузырь.
Он уже не девятнадцатилетний и не живет в Нью-Джерси в двухкомнатной квартирке; за полгода ему стукнет восемьдесят, и живет он на ферме в Нью-Гемпшире, где, согласно завещанию, его и похоронят. В спальне скопились люди, их лица скрывали лыжные маски, одна красная, одна синяя и одна желтая. Увидев их, он попытался заставить себя поверить, что это тоже сон — приятный сон превратился в кошмар, как иногда происходит, но рука вдруг отпустила его предплечья, схватила за плечо и грубо швырнула на пол. Его ударили по голове, и он вскрикнул.
— Достаточно, — сказал человек в желтой маске. — Хочешь, чтобы он сейчас отключился?
— Смотри, — указал мужчина в красной маске. — Ничего себе у старика стоит. Неплохой сон ему, наверное, снился.
Синяя маска, что его трясла, сказала:
— Это ему отлить хочется. В таком возрасте больше ни от чего не встает. Вот у моего деда…
— Тихо, — оборвал Желтая маска. — Кому нужен твой дед?
Здесь Ротстайн, еще застывший и еще окутанный разорванным пологом сна, понял, что у него неприятности. В мозгу всплыли три слова: в доме воры. Он поднял взгляд на трио, которое материализовалось в его спальне, чувствуя, как раскалывается старая голова (справа следует ждать огромный синяк — благодаря антикоагулянтам, которые он принимал), и сердце с опасно тонкими стенками бьется, толкая в левую сторону грудной клетки. Они наклонились над ним, трое в перчатках и куртках в шотландскую клетку под этими жуткими балаклавами. Домашние воры, и это в пяти милях от города.
Ротстайн как мог собрался с мыслями, прогоняя сон и говоря себе, что во всем этом есть один положительный момент: они не хотят, чтобы он видел их лица, значит, собираются оставить его в живых.
Возможно.
— Господа, — сказал он.
Мистер Желтый захохотал и поднял большой палец.
— Классное начало, гений.
Ротстайн кивнул, будто в ответ на комплимент. Взглянув на часы возле кровати, он увидел, что сейчас четверть третьего утра, и снова перевел взгляд на мистера Желтого, который, вероятнее всего, был их предводителем.
— У меня совсем немного денег, но можете их забрать, только меня не трогайте.
Порыв ветра забарабанил осенними листьями по западной части дома. Ротстайн знал, что котел заработал впервые в этом году. Разве лето было не только что?
— А по нашим сведениям, у тебя гораздо больше, чем «немного». — Это сказал мистер Красный.
— Тихо. — Мистер Желтый протянул руку Ротстайну. — Встань с пола, гений.
Ротстайн ухватился за руку, которую предложили, и, шатаясь, поднялся на ноги, затем сел на кровать. Он тяжело дышал, слишком хорошо понимая (всю жизнь самосознание было для него и проклятием, и благословением), какой имеет вид: старик в великоватой голубой пижаме, вместо волос — лишь белые хлопья попкорна над ушами. Вот что осталось от писателя, который в тот год, когда Кеннеди стал президентом, появился на обложке «Тайм» с подписью: «Джон Ротстайн, американский гений-затворник».
Просыпайся, гений.
— Приходи в себя, — произнес мистер Желтый. В голосе его прозвучала забота, но Ротстайн не поверил в нее. — А потом мы пойдем в гостиную, где разговаривают все нормальные люди. Не спеши. Успокойся.
Ротстайн сделал несколько медленных, глубоких вдохов, и сердце немного успокоилось. Он попытался думать о Пегги, с ее грудью размером с чашку для чая (маленькие, но совершенные) и с длинными, гладкими ногами, но эта фантазия была так же далека, как и сама Пегги, которая сейчас старая-старая и живет в Париже. На его деньги. Хорошо, хоть Иоланда, его вторая попытка найти семейное рай, умерла, и ей не нужно платить алименты.
Красная маска вышел из комнаты, и Ротстайн услышал возню в кабинете. Что-то падало, выдвигались и задвигались ящики.
— Ну что, полегчало? — спросил мистер Желтый, и, когда Ротстайн кивнул: — Тогда пойдем.
Ротстайн позволил отвести себя к маленькой гостиной — слева мистер Синий, справа мистер Желтый. В кабинете продолжался обыск. Еще мгновение — и мистер Красный отворит шкаф, отодвинет два пиджака и три свитера и увидит сейф. Это неизбежно.
Ну и пусть. Если оставят записные книжки. А зачем им их забирать? Таким ворюгам нужны только деньги. Они, наверное, и не читают ничего, сложнее письма в «Пентхаусе».
Только мужчина в Желтой маске вызвал сомнения. Этот говорил, как образованный.
В гостиной все лампы горели, жалюзи опущены не были. Бдительные соседи могли бы заинтересоваться, что это там происходит в доме старого писателя… Если бы у него были соседи. Ближайшие жили за две мили, возле автострады. У него не было ни друзей, ни посетителей. Случайные торговцы выпроваживались за дверь. Ротстайн был такой себе старый чудак. Писатель в прошлом. Отшельник. Он платил налоги, и никто о нем не вспоминал.
Синий и Желтый подвели его к креслу перед телевизором, который почти никогда не включали, и когда он не сел сразу, мистер Синий толчком посадил его.
— Спокойно! — резко воскликнул Желтый, и Синий немного отступил, что-то недовольно бормоча. Разумеется, главным был мистер Желтый. Мистер Желтый был собакой-вожаком в упряжке.
Он склонился над Ротстайном, опираясь руками на колени вельветовых брюк. — Может, налить чего-нибудь, чтобы успокоился?
— Если вы о спиртном, я бросил двадцать лет назад. Врач приказал.
— Молодец. На собрания ходишь?
— Я не был алкоголиком, — раздраженно ответил Ротстайн. Какая глупость — раздражаться в такой ситуации… Или нет? Кто знает, как следует вести себя, когда тебя посреди ночи выдергивают из постели люди в разноцветных лыжных масках? В голове мелькнуло, как бы сам он выписал такую сцену, но ничего в голову не пришло. Он не описывал таких сцен. «Люди почему-то считают, что любой белый писатель-мужчина в двадцятом веке должен непременно быть алкоголиком».
