Ходжес не знает, что ответить на этот неожиданный вывод, и Эл идет, прежде чем он что-то придумает. Ходжес провожает его озадаченным взглядом, после чего продолжает путь.
Брейди сидит на своем обычном месте у окна, в своей обычной одежде: джинсы и клетчатая рубашка. Кто-то его подстриг. Плохо. Волосы срезанны почти под корень. Но Ходжес сомневается, что парня это хоть как-то смущает. Вряд ли в ближайшее время ему удастся сходить на танцы.
- Привет, Брейди. Давненько не виделись, как сказал корабельный священник матушке-настоятельнице.
Брейди продолжает смотреть в окно, в голове Ходжеса привычные старые вопросы берутся за ручки и начинают водить хоровод. Видит Брейди там что-нибудь? Знает ли он, что у него посетитель? Если так, то понимает, что это Ходжес? Думает ли он вообще? Иногда он думает - этого достаточно, чтобы произнести несколько простых предложений - и в отделении физиотерапии может пройти футов сорок по тому, что пациенты называют плавающей улицей, но что это значит на самом деле? Рыбы плавают в аквариуме, но это не значит, что они думают.
Ходжес думает, что все хуже то, что вы не видите.
Что бы это значило?
Он берет фотографию в серебряной рамке, на которой Брейди с матерью обнимаются и улыбаются во весь рот. Если этот сукин сын когда-нибудь кого-то и любил, это свою любимую мамочку. Ходжес смотрит, повлечет какую-то реакцию то, что посетитель взял в руки фотографию Деборы Энн. Никакой реакции не видно.
- А она выглядит горячей штучкой, Брейди. Она была горячей женщиной? Такая развратная мамочка?
Нет ответа.
- Я только потому спрашиваю, что, когда мы влезли в твой компьютер, увидели несколько откровенных ее фотографий. Ну, знаешь, пеньюарчик, нейлоновые чулочки, лифчики, трусики. Она в таком виде мне показалась очень ничего. Остальным копам тоже, когда я показал им снимки.
Несмотря на то, что эту ложь он произносит с обычной распущенностью, это, по-прежнему не вызывает никакой реакции.
- Ты ее трахал, Брейди? Могу поспорить, что хотел.
Что это? Малейшее движение бровью? Еле заметное подергивание уголка рта?
Возможно, но Ходжес знает, что это вполне могло быть игрой его воображения, поскольку он хочет, чтобы Брейди его слышал. Никто в Америке не заслуживает больше соли на раны, чем этот кровей говнюк.
- Возможно, ты сначала убил ее, а потом трахнул? Так, можно обойтись и без любезностей, не так ли?
Ничего.
Ходжес сидит на стуле для посетителей и ставит фотографию обратно на столик рядом с одной из тех электронных книг «Заппит», которые Эл раздает пациентам, если кто-то просит. Он складывает на груди руки и смотрит на Брейди, который никогда не должен был выйти из комы, но вышел.
Хорошо.
Что-то такое.
- Ты притворяешься, Брейди?
Он всегда это спрашивает и ни разу не услышал ответа. Сегодня ответа он тоже не дождался.
- Вчера ночью в отделении покончила с собой санитарка. В туалете. Ты знал об этом? Имя ее пока не называется, но в газете написано, что она умерла от потери крови. Думаю, считается, что она перерезала себе вены, но не уверен. Если бы ты об этом узнал, могу поспорить, тебя бы это обрадовало. Ты же всегда был неравнодушен к хорошим самоубийствам, не так ли?
Он ждет. Ничего.
Ходжес наклоняется вперед, всматриваясь в пустое лицо Брейди, и говорит с жаром:
- Но вопрос в том - чего я не понимаю - как она это сделала. Зеркала в той комнате не стеклянные, а из полированного металла. Возможно, она воспользовалась зеркальцем со своей косметички или чем-то вроде, только для такого дела это слишком мелкое оружие. Все равно, как идти с ножом туда, где стреляют. - Он откидывается на спинку. - А может, у нее все же было чем? Ну, знаешь, бывают такие маленькие ножи швейцарской армии. В сумочке. У тебя был такой?
Нет ответа.
Или есть? У него появилось ощущение, очень сильное, что из-за пустого взгляда Брейди наблюдает за ним.
- Брейди, некоторые санитарки верят, что ты можешь отсюда открывать и закрывать воду у себя в туалете. Они думают, что ты это делаешь только для того, чтобы их напугать. Это правда?
Ничего. Но ощущение, что за ним наблюдают, а не ослабевает. Дело в том, что Брейди, действительно, любил самоубийства. Можно сказать, что самоубийства были его визитной карточкой. До того, как Холли успокоила его Веселым шлепанцем, Брейди пытался склонить Ходжеса к самоубийству. Не получилось … Но он преуспел с Оливией Трелони, бывшей владелицей «Мерседеса», который сейчас принадлежит Холли Джинн и на котором она планирует ехать в Цинциннати.
- Если ты можешь это сделать, сделай. Ну-ка. Покажи, на что способен. Прояви свой талант. Что скажешь, а?
Тишина.
Некоторые из санитарок считают, что после многочисленных ударов по голове, полученных в ту ночь, когда он пытался взорвать аудиторию «Минго», мозг Хартсфилда каким-то образом перестроился. Что многочисленные удары по голове наделили его … силой. Доктор Бабино говорит, что это просто смешно, это что-то вроде медицинских городских легенд. Ходжес уверен, что он прав, но ощущение, что за ним наблюдают, не исчезает.
Как и ощущение, что где-то глубоко внутри Брейди Хартсфилд смеется над ним.
Он берет электронную книгу, ярко-голубую. Один раз, побывав в клинике, он узнал от Библиотечного Эла, что Брейди нравятся анимированные заставки. «Он смотрит на нее часами», - сказал Эл.
- Нравится эта штука, да?
Ничего.
- Хотя ты с ней и справиться не можешь, да?
Ноль. Зеро. Пустота.
Ходжес кладет ее рядом с фотографией и поднимается.
- Посмотрим, что мне удастся узнать о санитарке. Чего не нарою я, нароет мой помощник. У нас есть источники. Ты рад, что эта санитарка умерла? Она тебя обижала? Она хлопала тебя по носу или крутила твою маленькую никчемную пипку, возможно, потому что ты переехал кого-то из ее друзей или родственников у Городского Центра?
Ничего.
Ничего.
Ночь …
Глаза Брейди возвращаются в глазницах. Он смотрит на Ходжеса, и на мгновение Ходжес цепенеет от ледяного, необъяснимого ужаса. Эти глаза мертвые, но за ними он видит что-то нечеловеческое. Их взгляд заставляет его вспомнить фильм о девочке, одержимой Пазузу. Затем глаза поворачиваются к окну, и Ходжес приказывает себе не быть идиотом. К тому же Бабино говорит, что Брейди уже восстановил все способности, которые мог восстановить, а это совсем немного. Он чистая Грифельная доска, и на ней не написано ничего, кроме того, что сам Ходжес испытывает к этому человеку, гнуснейшего существа из всех тех, кого он встречал за все годы работы в правоохранительных органах.
«Я хочу, чтобы он находился здесь, чтобы я мог делать ему больно, - полагает Ходжес. - Всего лишь. Окажется, что она поссорилась с мужем или была наркоманкой, и ее хотели уволить, или и то, и другое одновременно ».
