– У Шишиги тяжелая форма аллергии на свет, – объяснил Федор. – Я зову его ночным мальчиком.
Мира с силой хлопнула дверцей.
Федор налил еще по одной и, ни слова не говоря, выпил.
Я подошел к Мире и попытался отобрать у нее сумку, но она толкнула меня ладонью в грудь, так резко и сильно, что я потерял равновесие и едва не упал.
– Вы меня не остановите, – сдержано сказала девушка. – Я иду искать брата. Даже, если шанс, что он выжил, один из миллиона.
Она прошла мимо, а я приблизился к окну. Где-то вдалеке светилось несколько одиноких огоньков, скорей всего работали такие же аккумуляторы, как и в квартире Миры.
– Сколько же времени? – опять спросил я.
Никто не ответил, и пришлось идти в залу: там висели настенные часы.
Зайдя в залу, я сунул руку в карман за очками и стал осторожно выгребать осколки, собрал их и положил на край комода. Я даже не расстроился. Это всего лишь мелкая неприятность.
Часы показывали половину первого.
Я вернулся в прихожую. Мира сидела в кресле и зашнуровывала ботинки.
– Я с тобой, – неожиданно сказал я.
Страх владел сознанием, и мне было не все равно, рядом с кем бояться. Аномалия распространялась, поглощая все на своем пути, и здесь, на пятом этаже мертвого, кишащего смертоносными пятнами, дома, мы не были защищены. Мира не позволяла себе предаваться панике, и, похоже, это свойство ее характера сейчас было и моим убежищем.
– Сама справлюсь, – холодно сказала она.
Я сделал вид, что не расслышал.
– Идемте, Федор! – крикнул я.
– Нет, – отозвался тот. – Лучше умереть в доме…
Я подумал, что, возможно, говорю с этим человеком в последний раз, и высунулся в коридор, чтобы взглянуть на него.
Громила сидел, склонившись над рюмками. Брови его выпятились и нависли над переносицей, как у гориллы.
– Прислушивайтесь, – сказал я. – Если станет холодно, советую бежать.
Федор ничего не ответил.
– Можно, я эту куртку надену? – спросил я.
Мира чуть заметно кивнула.
– Возьми фонарик, – сказал я.
– Фонарик, аптечка, монтировка… – Мира говорила сама с собой, похлопала по сумке. – Все, что может понадобиться.
– Давай, понесу, – сказал я.
– Несите. – Девушка без колебаний отдала мне сумку и отвернулась. Она не стала рассыпаться в благодарностях за то, что я решил пойти с ней, и я не почувствовал, что ее отношение ко мне хоть чуть-чуть потеплело, но ее недостижимая красота заставила меня не обращать на это внимание.
– Осторожно, – предупредил я, когда Мира повернула защелку.
Дверь приоткрылась, и в лицо нам зловеще глянула темнота.
Мира щелкнула фонариком и шагнула вперед. Я выключил в прихожей свет и двинулся за ней.
Сразу бросились в глаза перемены, происшедшие на лестнице.
Здание состарилось и покосилось. Вся западная стена была покрыта желтоватыми разводами. Казалось, что течет крыша, и стену многократно заливало водой. В одном месте, рядом с окном, зияла дыра размером с колесо легкового автомобиля. Отсутствовала часть перил, и даже в самой лестнице были прорехи.
– Держись как можно ближе к стене, – сказал я. – Но только ни в коем случае не прикасайся.
Мира молча кивнула и стала спускаться.
2
Исследования физики времени, которыми занималась моя группа, неопровержимо указывали на существование закономерности в отношениях между временем, пространством и еще двумя слагаемыми мира: мы называли их нигилом или точкой, и пси-фактором или эфиром.
Эйнштейновский наблюдатель за инерциальными лабораториями в наших исследованиях был заменен реальным живым человеком, а точки, составляющие отрезки времени и пространства, – реальными точками, то есть отрицательными бесконечностями.
Еще не подготовив достаточной базы, мы занялись созданием хроновизора – аппарата, позволяющего видеть время в виде отрезков и измерять скорость причинно-следственных явлений.
Как ни популистски звучали используемые нами термины, теория работала.
Теория работала, не имея еще сил подняться на ноги. Для того чтобы подтвердить теорию на практике, нужны были деньги.
В минувшем ноябре, когда начал верстаться бюджет на будущий год, Факторович, мой бывший шеф, попросил меня обосновать, зачем моей лаборатории необходима такая огромная сумма, которую я указал в своей служебке. Я обосновал. Сперва устно, затем письменно – все как положено. Но это не помогло.
Я начал хитрить и подстраивать кое-какие затраты, касающиеся создания хроновизора под другие статьи бюджета. Этого было мало, а азарт и искушение сделать великое открытие и подтвердить тем самым собственную гипотезу были настолько сильны, что я решил недостающую сумму одолжить.
Я связался со своим старым знакомым Саливаном, злоупотребил его добрым отношением ко мне и взял деньги под символический процент, но на строго оговоренный срок.
Совершив этот неосторожный шаг, я погрузился в работу, совсем позабыв о тех подводных камнях, которые сам разбросал в силу своего холерического характера.
Витька Андреев, мой старый студенческий приятель, которого я отказался принять в группу, но с которым постоянно сотрудничал по разным вопросам, написал основательную докладную записку о моих махинациях с бюджетом, и на следующий день исследования были прекращены.
Высшее руководство заявило, что я вообще не смыслю, в чем разница между физикой и философией, причем то, чем я занимаюсь, философией тоже можно назвать весьма и весьма условно.
Поскольку денег я не прикарманил, и все происходило в общем-то с согласия администрации, решили ограничиться строгим выговором.
И тогда я взорвался. Я сказал шефу своего шефа, что Время извечно было соперником Человека, и немногим было дано почувствовать его истинную суть. Страх перед Временем заложен глубоко в подсознании. И, когда появляется кто-нибудь, имеющий смелость обратиться ко Времени на ты и понять его тайну, всегда находятся другие, стоящие у власти, марионетки Времени, чей разум припорошен пылью прошлого. Они и разворачивают историю вспять.
За эти слова я был уволен. Деньги, взятые в долг, остались вложенными в незавершенное оборудование, которое так и осталось лежать в лаборатории.
Я ушел в загул, затянул с возвратом долга Саливану, о чем он мне напомнил сам, включив счетчик. Каждый час стоил мне тысячу рублей. Время стало моим врагом.
Я продал свою однокомнатную квартиру в доме номер шесть на улице Серпуховский вал и полностью рассчитался с Саливаном.
Если бы я больше знал о времени и умел заглядывать в будущее, разве стал бы я переживать о том, что теперь совершенно утратило всякую ценность?
