…В три часа с громадным наслаждением вернулся в одиночество своей комнаты. Я никогда в жизни не скучаю, кроме тех вечеров, когда я прихожу веселиться. Тут я чувствую себя провалившимся в какой-то средней руки русский роман конца девятнадцатого века. Это русская провинция – как будто ничего не меняется со времен Островского… А я разболтался, по давней привычке не стесняться в разговоре с тобой. Да и давно мы с тобой не разговаривали, ох как давно… В газете были напечатаны стихи, не помню, процитировал ли их тебе: “…труд мне знанья, силы дал, а в мозги уже стучится Карла Маркса «Капитал»”.
Хотя жизнь моя в Бийске менее напряженна, чем в Сталинграде, но об СТЗ вспоминаю как о времени очень интересном, но и с обидой. Написал там много ценных работ – экономическую записку о реконструкции завода на новый тип трактора СТЗ-№ 3; написал проект планировки поселка, поместил в заводской журнал статьи: народно-хозяйственное значение СТЗ – (опыт исчисления народно-хозяйственного эффекта завода), статью-очерк пускового периода и др. Соприкосновение с американским стилем работы оказалось интересным и полезным.
Но, в общем, я разлюбил экономику. Читаю сейчас много книг по разным новым дисциплинам и каждый раз жалею о выбранной специальности, в которой я разочаровался еще прежде, чем она разочаровалась во мне. Обо всем этом экономическом Олимпе, под обаянием которого я жил в 28, 29-м годах, вспоминаю с отвращением. Вспоминаю бои в Госплане, всех этих корифеев политического мещанства, которые в эти предгрозовые годы разбирались в политических перспективах не лучше слепых щенков. Страна стояла перед гигантским скачком в неизвестное, который требовал мужества и решимости, а они отвечали на все своим великолепным “воздерживаюсь от голосования”. Сейчас они все молчат не только потому, что они не имеют политического языка, а потому что им абсолютно нечего сказать.
Еще задолго до моих личных событий я признал свои старые ошибки, но все же не могу зачислить себя в беспартийные большевики – вслед за Марусей, которая тянет меня в эту сторону со всей страстью ее натуры… жалею, что не смог. Приди это сознание ко мне, легче было бы идти в ногу во временем, с обществом, с семьей… Обидно, что я мог бы работать осмысленно и плодотворно на пользу страны, но в этих обстоятельствах ничего не могу делать. Время от времени возникает фальшивый звук, и он режет мне ухо. Печально, что почти не осталось на свете людей, с которыми мне было бы так легко и естественно общаться, как с тобой…
Будь ласкова с Марусей и не суди ее строго – все ее несчастья и многие проблемы Генриха связаны со мной, и я всегда чувствую себя виноватым, что не смог обеспечить им спокойной и достойной жизни. Преклоняюсь перед твоим мужем, которого всегда недооценивал, зато теперь понял до глубины и его благородство, и мудрость, и жертвенность, и все те качества, которых во мне не хватает…
ЯКОВ – МАРУСЕ
16.2.1935
…После работы катался на коньках. Уже третий раз вышел на лед, и после неудач первых дней сегодня на льду почувствовал себя крепче, сделал десять кругов. Дома выпил чаю, весь вечер составлял хронологию по музыке средневековья. Катастрофически не хватает книг.
…Последние две открытки такие неприятные, так меня расстроили, что я сразу решил не отвечать немедленно, чтоб под горячую руку не написать чего-нибудь неуместного. Теперь прошло достаточно дней, чтоб я ответил в спокойном и, если удастся, в юмористическом стиле…
Посуди сама, что ты пишешь:
“ Ты умнее всех на свете… Кол на голове теши! (Даже не верится, что это твое выражение).
…Твое упрямство… Не хочешь – как хочешь!
…Твое непреодолимое упрямство…
…Я тоже стала упрямой…”
Было еще твое одно закрытое письмо задолго до этих открыток. Письмо с “жестокостями, которые необходимы”. Я его читал, и вся гордость и самолюбие поднимались на дыбы, но я поборол эту горечь и притворился, что его не получал. Писал после этого все в том же ровном тоне…
…Милый друг, пойми меня правильно, каждое твое указание для меня важно и обязательно, но у тебя есть более действенные слова для меня, чем те, которые ты употребляешь. Ни эта стилистика, ни этот тон не доходят до меня, вызывают совсем нежелательную реакцию. Простой дружеский тон – только и всего, и не “тесать кол на голове”. Все это выпадает из твоего стиля и не идет к нашим, я скажу смело и верно, примерным супружеским и дружеским отношениям.
…Хотел написать в ласковом тоне, чтобы, защищая свое достоинство, не обидеть тебя каким-нибудь острым нюансом или неосторожным поворотом фразы. Но если ты действительно найдешь эти нежелательные добавления – знай, что это только от стилистической неловкости. Прими письмо не так, как оно вышло, а как должно было выйти. На этот раз суди меня не по результатам, а по намерениям. И я уверен, что мой заключительный привет не должен и не будет звучать диссонансом, если напишу – крепко обнимаю и крепко целую и крепко хочу настоящих и правильных отношений. Я.
28.2.1935
Роднуша моя, получил открытку, где пишешь, что плохие служебные условия весьма тревожат. Что же тут можно поделать, если твоя высокая квалификация, твои обширные знания невостребованы. Это не потому, что ты плоха, это по той причине, что культура теперь мало интересна государству. Точнее сказать – требуется культура полезная, имеющая прагматические цели, усеченная. Это и понятно: государство ищет новых культурных форм, а это трудный процесс.
…В марте смогу тебе послать не меньше того, что в феврале, так что при подыскании новой работы ты это имей в виду. Я уже писал тебе про мои новые условия заработка. Если ничего не изменится, то мои дела идут превосходно, и я всю жизнь буду благословлять, что меня в Маслотрест сначала взяли, а через полгода сократили. Тем более что я продолжаю делать им некоторую бумажную работу не за деньги, а за масло, которое сразу же отправляется на почту. Я сейчас живу идеально – не могу иначе назвать.
Утром встаю и за книгу – работаю не меньше пяти часов. Служба начинается вечером. Условился я так: клуб платит двести и два техникума двести пятьдесят. Только бы ничего не изменилось… Но мое положение весьма подвержено всяким изменениям… Если б я не взялся за музыку, я бы здесь не нашел совсем работы.
…О занятиях. Занимаюсь теперь по биологии, дарвинизму. Узнаю потрясающие вещи по своей значительности и важности. Темп идет быстро – толстая научная книга в одно утро прочитывается, в два следующие утра конспектируется – и долой, дальше.
…О письмах. Все меньше людей из числа прежних близких, и даже самых близких, отвечает на мои письма. Сделал еще одну попытку (уже третью) списаться с Мироном – отправил ему концерт Чайковского для скрипки. Уже месяц прошел, ответа нет. Он избегает меня? Напиши мне, имеешь ли ты сведения о нем? Может быть, оставить попытки?
…Когда получаешь посылки, подтверждай мне не общим выражением (“получила оба масла и перевод”), а совершенно точно – сколько килограмм и какого числа, так как в пути бывает несколько посылок и переводов, и мне нужно знать, что именно ты получила.
